Желтый дом. Том 1
Шрифт:
Наконец, начинается заседание. Конечно, с опозданием на полчаса — ждали представителя дирекции и партийного бюро. Начинается долгий и занудный треп. На сей раз обсуждается план на полугодие. Отделу предстоит выполнить кучу всяких поручений. Все знают, что это — пустая формальность, и реагируют соответственно. Но Субботич, изображающий из себя крупного и смелого ученого, становится в позу и заявляет, что он не Юлий Цезарь, чтобы делать много дел сразу. Хохмачи, конечно, сразу же начинают обыгрывать эту тему. МНС говорит, что Субботич мог бы и не сообщать, что он — не Цезарь, так как вряд ли кто-либо принял его за Цезаря. Учитель говорит, что он не согласен с предыдущим оратором (то есть с МНС), что Субботич лишь из природной скромности
Попойка после трепбрания есть неотъемлемая часть последнего. Может быть — главная часть. Здесь победившие и преуспевшие справляют свой успех, а побежденные и неудачники заглушают тоску. Как справедливо заметил Добронравов, у нас ничто так не спаивает коллектив, как пьянство. После общей попойки Учитель и МНС решили продолжить отдельно. По дороге разговорились. Поскольку они еле держались на ногах, то разговор перескочил на самую актуальную для неверующих тему — на религию.
Поздно ночью, потеряв где-то Учителя, МНС добрался до дома, собрался было лечь спать, но вспомнил о потерянной рукописи и сел писать. И задумался: а стоит ли? Может, лучше покаяться? Ни в коем случае, закричали классики. У тебя уже есть прекрасное начало. Дуй в том же духе дальше! Пиши мерзавец!
Из рукописи Прохвоста
Когда критики советского строя жизни и разоблачители начинают идеализировать дореволюционную жизнь России мне становится досадно. И жаль самих критиков и разоблачителей, ибо вследствие этого сила критики и разоблачительства сводится к нулю. Я знаю дореволюционную жизнь. Многое успел увидеть своими глазами. В общем, это была мразь. И не приведи Боже, чтобы она вернулась обратно. И если царское правительство проявляло «либерализм», так не по доброте душевной, а потому, что уже не имело ни ума ни стремления, ни сил противостоять напору оппозиции, недовольства, реформаторства, революционности. Царизм был обречен. Годы его были сочтены. Не будь мировой войны, он рухнул бы на несколько лет позже семнадцатого года. А скорее всего — еще раньше. Что образовалось бы на этом месте? Примерно то же самое, что мы имеем теперь. Может быть, более мягким и коротким был бы переходный период, соответствующий сталинскому периоду. Но на чем-то, аналогичном февралю, Россия все равно не остановилась бы, ибо Россия не Запад. И не Восток. И не помесь. Это — Россия, и этим все сказано. У нее не было иного выхода. И не было иного выбора. И если уж разоблачать и критиковать советский режим, так надо делать это с точки зрения будущего, а не прошлого.
Короче говоря, ситуация в России сложилась такая. Либо назревшие проблемы будут решены, либо нет. Любое решение этих проблем, раз это будет решением, будет иметь результатом российский коммунизм. Если проблемы не решаются, наступает крах империи, выходом из которого может быть только российский коммунизм (то есть тоталитаризм). Иначе — гибель. Это — особенность российской истории: постоянно альтернатива — либо гибель, либо террор, тирания, самодержавие, коммунизм.
Маленькая дискуссия
— Гибель разная бывает, — сказал Берия. — Гибель империи — одно, а гибель народа — другое. Если бы империя погибла, то народ от этого только выиграл бы. А то российский народ все время вынуждается спасать империю — то царскую, то советскую. А какой ценой? Нет, друзья мои, жертвы не оправданны.
— Жертвы всегда оправданны, — сказал Сталин. — Если жертвы не оправданны, то они не жертвы. Предыдущий оратор ошибается, следовательно, он не прав. А раз он не прав, значит, его концепция ошибочна, и потому вредна. А если она вредна, то, следовательно, она не полезна, и потому, в силу ее ошибочности, она должна быть отвергнута.
— Концепция автора, — сказал Маркс, — кажется фаталистичной. Но на самом деле это есть лишь плохо сформулированный исторический детерминизм, самобытный подход к осознанию закономерности исторического процесса. Очень многие русские мыслители и общественные деятели и ранее склонялись к той же идее предопределенности Российской истории особенностями русского народа и конкретными условиями его существования. Но эта тема довольно скучна для размышлений. К тому же тут написано и наговорено столько, что лучше будет промолчать.
— Но я бы, — сказал Ленин, — как раз этому вопросу уделил больше внимания, ибо Россия не случайно первою проложила путь...
— А кто поносил народников, — прервал его Сталин, кто критиковал идею перехода от русской общины к коммунизму?! Кто вопил о развитии капитализма в России, вступлении России на европейский путь развития, о зап ноевропейском пролетариате, о революции на Западе?!
— Я же говорил, — сказал Маркс, — что лучше эту тему обойти молчанием. Иначе непременно начнутся бесполезные споры. А что спорить, если дело уже сделалось, причем так, как никто из нас не предполагал.
Одиночество
— Ты слишком разбрасываешься, — говорит Он. — Посмотри, над сколькими проблемами ты думаешь одновременно! И ни одну не додумываешь до конца.
— У этих проблем вообще нет конца, — говорит МНС. — И зачем мне их додумывать до конца, если даже таковой возможен?
— Для ясности ума и спокойствия души.
— Не в этом суть. Ясность ума и спокойствие души не приносят именно ясности ума и спокойствия души.
— Опять парадоксы?
— Опять одиночество. Вам, старикам, не понять нас, молодых. Наша жизнь напоминает наши универсальные магазины: всего вроде бы полно, а того, что тебе нужно и отвечает твоим вкусам, нигде нет. Мне, например, нестерпимо нужна Она, но моя и единственная.
— Таких теперь нет.
— Потому я и жажду Ее.
Тоска по Джульетте
Блондинку, брюнетку, невинную, с опытом,
Юную деву и женщину в летах
Готов променять я отдельно и оптом
За одно лишь свиданье с тобою, Джульетта!
Дон Жуан, Казанова, Ловлас... Ну их всех!
Наше время совсем позабыло про меру.
Ну а я поменял бы подобный успех
На возможность погибнуть, как юный Ромео.
О религии
Раньше думали, что пути нашей жизненной судьбы пишутся на Небе. И были в общем и целом правы. Только ошибались в том, что думали, будто Небо находится на небе. А оно на самом деле находится на Лубянке и в ее окрестностях. Если бы однажды архивы Лубянки были открыты для всех желающих, то даже сам Бог был бы потрясен обилием собранных здесь сведений. Зачем? На всякий случай. Чтобы граждане чувствовали, будто ни один шаг их не ускользает от внимания Партии и Правительства в лице Органов ГБ, и все происходит с их ведома и разрешения. Случись что с МНС, например, или с Учителем. И спросит их суровый следователь КГБ, о чем они беседовали тогда-то и тогда-то. Не помню, скажет МНС, ибо пьян был. Не помню, скажет Учитель, ибо был не вполне трезв. Ну что же, скажет спокойно Следователь, я вам напомню. Слушайте!