Желтый дом. Том 1

Сколько книг написано о выдающихся личностях — о Цезаре, Буденном, Наполеоне, Чапаеве, Ленине, Сусликове, Гитлере, Брежневе, Полупортянцеве, Ньютоне, Канарейкине!.. Всех не перечислишь! И каких книг! Недавно, например, я прочел (не прочитал, а именно прочел!) книгу о товарище Полупортянцеве. Мало сказать — замечательную книгу. Потрясающую книгу! В том месте, в котором описано, как Партия решила перебросить Митрофана Лукича с руководящей работы в армии, где он командовал гарнизонной баней, оборудованной современной вошебойкой, на руководящую работу в промышленность, поручив ему восстанавливать из руин крупнейший в районе завод чемоданов и дамских радикулитов (как любил выражаться сам Митрофан Лукич), я буквально рыдал от восторга и одновременно от огорчения. От восторга — поскольку промышленность наконец-то получила руководителя такого масштаба. От огорчения — поскольку армия потеряла полководца такого масштаба. Неужели нельзя было соединить, шептал я сквозь слезы. Скажем, передать

производство чемоданов и дамских радикулитов армии? Или, наоборот, военизировать производство этих отраслей промышленности? В следующей главе книги я узнал, что Партия именно так и поступила: Митрофану Лукичу присвоили звание майора Государственной Безопасности, сохранив за ним все его посты в промышленности. И я успокоился. Теперь, подумал я, мы такие чемоданчики начнем выдавать нагора, что весь мир содрогнется от ужаса.

О великих людях, короче говоря, книги написаны. А о ничтожествах? Нет! Ни одной книги не написано о ничтожествах! Зачем, скажете, писать книги о ничтожествах? Что поучительного могут извлечь из таких книг современники и потомки? Наивный вопрос: затем и стоит писать такие книги, чтобы современники и потомки увидели, что быть ничтожеством глупо, нелепо, бессмысленно, совершенно ни к чему, что ничего поучительного из описания ничтожеств современники и потомки извлечь для себя не могут. Скорее даже наоборот, они потеряют многое поучительное, которое накопилось в их головах от чтения книг о великих людях.

Выяснив для себя вопрос о целесообразности и полезности сочинения о ничтожествах, я обнаружил поразительное явление: писать такое сочинение во сто крат труднее, чем о великих людях. Пишете вы, например, о начале войны. Мол, коварный враг, вооруженный до зубов, внезапно напал из-за угла на наши мирные города и села. Что писать о великих людях — проблемы нет, поскольку они у кормила власти, у руля и во главе. Скажем, о Митрофане Лукиче можно целую главу написать, как его, работника районного масштаба, отозвали в Ставку Верховного Командования и вверили ему гарнизонную баню. Пока еще без вошебойки, ибо враг напал из-за угла, используя временно действующий фактор внезапности. Так что вошебойку пришлось создавать в трудных погодных условиях. А что можно написать о ничтожестве? Что его кашей кормили? И напрасно делали, зря корм переводили! Что его убили? И не жалко совсем! Не он первый, не он последний. Других куда больше убили, да ничего. Молчат. Или пишете вы о том, что кончилась война, что отгремели последние выстрелы и майскими короткими ночами Партия приступила к залечиванию ран, нанесенных войной. С великими людьми опять-таки никакой проблемы. Скажем, Митрофану Лукичу полагался очередной воинский чин капитана, а там и до генерала рукой подать. И снабжение хорошее, не то что на гражданке. А его, то есть Митрофана Лукича, Партия перебрасывает. Драма? Бери повыше: трагедия! А что тут скажешь о ничтожестве? В лагерь посадили на десять лет? И правильно сделали, не болтай лишнего. И скажи спасибо, что дешево отделался. Другим и за меньшее по двадцать пять лепили, а то и вышку. Короче говоря, нечего писать о ничтожествах, совершенно нечего. Но внутренний голос шепчет мне: и прекрасно, вот об этом именно и пиши. Пиши, что о ничтожествах нечего писать, что вообще о них и писать-то не стоит. Обоснуй эту замечательную мысль с позиций и в духе, снеси свое сочинение в Союз писателей (или лучше — прямо в ЦК!) и потребуй Ленинскую премию. На Государственную не соглашайся — слишком мало!

Выяснив этот второй больной вопрос, я тут же столкнулся лицом к лицу с третьим: а кого же именно избрать в качестве ничтожества? Вполне естественно, стали напрашиваться уборщицы, сторожа, дворники, продавцы, милиционеры, солдаты, грузчики и прочие представители рода человеческого, не имеющие никаких помыслов выйти не то что в великие, но даже в мало-мальски значительные личности — в заведующие магазинами и жилищно-эксплуатационными конторами, участковые милиционеры, старшины. Но по зрелом размышлении я их всех отбросил, ибо всегда находилось нечто значительное, что можно было о них сказать. И в конце концов я пришел к выводу, что ничтожнейшим из ничтожеств является существо, именуемое младшим научным сотрудником без ученой степени и ученого звания, сокращенно — МНСБУСИУЗ, короче — МНСБС, а еще короче — МНС. Читается это как «мэнэсэ» или «мэнээс», — русская грамматика одинаково равнодушна к тому и другому.

Почему именно МНС? Даю исчерпывающее объяснение. Во-первых, возьмите сам титул и вдумайтесь в него. Переведите его на какой-нибудь иностранный язык, например, так: Джуниор Сайентифик Вокер Визаут Сайентифик Дигри Энд Визаут Сайентифик Ранк. Звучит? И возьмите другой титул: академик. И переведите его на тот же язык. Что получите? Всего лишь Академишен. Смех! Но сравните теперь зарплату и прочие блага, которые получает этот смеха достойный Академишен и гордо звучащий Джуниор Сайентифик Вокер! Чувствуете разницу? Во-вторых, возьмите интеллектуально-творческий аспект. Даже самый посредственный МНС превосходит с этой точки зрения дюжину еще способных шевелить мозгами академишенов. А часто ли можно встретить имя МНС среди лауреатов всевозможных премий, в энциклопедиях, на страницах популярных журналов, прославляющих выдающиеся открытия?! В этом суть дела. МНС есть существо, имеющее все данные для того, чтобы сделать выдающийся вклад в культуру и навеки вписать свое имя в историю человечества, но не имеющее для этого никаких шансов. Это есть существо с огромным тщеславием и ничтожной зарплатой. Это есть существо, готовое на многое, чтобы заполучить хотя бы самое малое, но с самого начала знающее, что лишь при условии ничтожно малых данных (чем он не обладает) и еще меньших усилий (на что он не способен) можно достичь многого. И потому это есть существо, для которого ничтожность, как таковая, становится не только нелюбимой профессией, но и любимым призванием.

Найдя, таким образом, живое воплощение ничтожности, как таковой, я уже без всякого труда справлялся с остальной частью задачи — с написанием книги. Я сам много лет был МНС. Лишь случайный зигзаг истории (началась эпоха «либерализма») позволил мне выбраться в старшие научные сотрудники (СНС) и с этой высоты взглянуть на свою былую ничтожность. Помню, когда я в первый раз получал зарплату СНС, кассирша сама до пояса (дальше талия не пустила) высунулась ко мне из окошка и впервые обратилась ко мне на «вы». Стоявшая в очереди прочая научная мелкота и лезшая без очереди техническая вшивота прекратила зубоскальство и застыла в почтительном изумлении. Самая гнусная институтская тварь, переведенная к нам из Органов с целью либерализации философии, с чувством пожала мне руку и сказала, что теперь мы будем работать вместе. Явные стукачи и тайные осведомители вытянулись по стойке «смирно».

Я тогда от радости даже расплакался. И само собой разумеется, пропил всю свою высокую зарплату Бог весть с кем до последней копейки. Пришлось даже подзанять немного до следующей получки. Но теперь занимать деньги на выпивку уже перестало быть проблемой. А главное — я теперь мог на другой день после выпивки не являться в институт, отоспаться и с раннего утра основательно похмелиться, ибо этот другой день был положен мне как библиотечный. Потом число таких библиотечных дней увеличилось до трех в неделю, и я стал представлять себе будущий коммунизм в виде такого общества, в котором все члены являются старшими научными сотрудниками с тремя библиотечными днями в неделю (не считая двух нормальных выходных дней и праздников). Два оставшихся присутственных дня превращать в библиотечные не следует, поскольку эти дни трудящиеся могут использовать для того, чтобы привести себя в божеский вид после перепоев в библиотечные дни, отдохнуть от домашних дрязг, узнать последние сплетни и отоспаться на партийных собраниях. Я по личному опыту знаю, что два часа нездорового сна на собрании в душном помещении заменяют восемь часов здорового постельного сна в комнате с открытой форточкой, — причина, по которой я предпочитал КПСС всем прочим партиям мира и расставался с нею с некоторой долей грусти.

Именно потому, что о ничтожествах писать совершенно нечего, пришлось написать книгу толстую. Что поделаешь, таков общий закон природы: когда нечего делать, приходится делать много. Книга получилась из четырех частей. Можно сказать — четверология. Теперь мне уже кажется странным, почему раньше писали трилогии, хотя совершенно очевидно, что можно было спокойно писать четверологии.

Первая часть книги представляет собою философскую пропедевтику, написанную от имени МНС, который выделялся из всех прочих сотрудников лишь тем, что ничем из них не выделялся. Выдумал он ее в самый трудный период своей жизни, когда был исключен из числа кандидатов, намеченных партийным бюро для подготовки ко вступлению в кандидаты в члены партии, но при этом, как и подобает будущему коммунисту, не утратил надежды, ибо верил в первую истину бытия:

Надейсь! Придет твоя весна. И без ущерба для бюджета В своей квартире, А не где-то, Пол-литра скушаешь Для сна.

Что такое пол-литра — вы знаете сами. Совершенно верно: это — основной и универсальный продукт телесного и духовного питания трудящихся в эпоху развитого социализма.

Вторая часть книги посвящена апологии нечистого разума. Следовательно, она является сугубо научной. Слово «апология» не столько иностранное, сколько древнее. На русский его обычно переводят словом «защита». Но это не совсем точно. Конечно, это — защита. Но не всякая защита есть апология. Например, если вы будете защищать нашего МНС от обвинений его в пьянстве и уклонении от общественной работы, глупо называть это апологией. Чувствуете, да? Апология — это защита чего-то очень значительного, глобального, эпохального, космического. Но и этого мало. Это — защита со страстью, с душевным подъемом, с остервенением, с готовностью лечь костьми за то, что защищаешь. Например, сейчас даже на Западе, а не только у нас, стали появляться отдельные критиканы, сомневающиеся в истинности отдельных истин марксизма. Вы, естественно, хотите защитить марксизм, и не просто защитить, а учинить ему апологию. Что вы должны сделать для этого? Рвануть рубаху на груди, заскрипеть зубами и изобразить в душе своей нечто в таком роде. Ах вы, гады! Да как вы смеете нашего Карлушу Марксушу обижать?!! Знаю, без вас знаю, что он еврей! Я, может быть, и сам набил бы ему его жидовскую морду! Но не позволю, потому как он предсказал, обосновал и указал! И так далее в том же духе. Без этого никакая апология не получится.

Зачем, вы спросите, защищать нечистый разум, да еще с пламенной страстью? Резонный вопрос. С удовольствием отвечаю на него. Дело в том, что один известный философ, работавший в городе Калининграде (бывший Кенигсберг), так основательно раскритиковал чистый разум, что защищать его после этого стало просто неприлично. Так что если уж вы хотите защищать какой-то разум, то вам ничего другого не остается, как защищать нечистый. Логично? Именно так и рассудил наш МНС, чем заслужил поощрение со стороны заведующего отделом разоблачения гнусной сущности антикоммунизма и получил соцстраховскую (со скидкой семьдесят пять процентов) путевку от месткома в подмосковный дом отдыха. И сбылась вторая фундаментальная истина бытия: