Желтый дом. Том 1
Шрифт:
О болванах и кретинах
Я обещал пояснить разницу между болваном и кретином. Но, приступая к этому, я обнаружил, что это не так-то просто сделать. На практике мы все прекрасно оперируем такими терминами, как «дурак», «болван», «кретин», «дегенерат». У нас даже экспедиторши и гардеробщицы знают, что Барабанов — кретин, но не болван, а Субботич — болван, но не кретин. Стоит нам на короткое мгновение взглянуть на ученого человека, как мы уже точно знаем, кто он: дурак, болван, кретин или дегенерат. А вот дать строгие научные определения этих терминов не под силу даже самому Учителю. Когда я подкинул эту проблему на лестничной площадке, он сам в этом признался. Знаю только, сказал он, что все эти термины относятся к людям с высшим образованием, что кретины приходят в науку с партийных постов, что болваны не годятся даже в члены профсоюзного бюро, а дураки вырастают из стукачей. Для более строгого различения этих категорий требуется особая теория измерения. Займись этим, и ты впишешь свое имя в историю науки навечно.
Перспектива, конечно, соблазнительная. Но для этого надо трудиться. Надо лет двадцать убить на то, чтобы построить первоначальный вариант такой теории. Это не для меня. Что касается различия между болваном и кретином, то поясню его на простом примере, и вы сразу поймете, в чем дело.
Я отношусь к категории дураков, так как до сих пор не могу защитить кандидатскую диссертацию. Академик Петин относится к категории дегенератов. Чтобы стать дегенератом, мало быть просто кретином. Надо быть кретином выдающимся и хотя бы один раз побывать членом ЦК, депутатом и лауреатом.
О себе
Не сомневаюсь, у вас уже назрел вопрос: что я не люблю больше всего на свете? Отвечаю: клопов, тараканов, крыс и идеологических работников. Клопов, крыс и тараканов, скажете вы, это понятно. Но почему идеологических работников? Опять-таки отвечаю: да потому, что идеологические работники — это помесь крыс, клопов и тараканов. И еще потому, что я их знаю как облупленных. Я сам готовился стать таковым и жил среди таковых. Но должен оговориться, я специалист не только по идеологии, сколько по идеологам, то есть по идеологологии. И изучал я не столько идеологию, сколько идеологов. Идеологию я изучал лишь постольку, поскольку она есть неотъемлемый атрибут идеологов — они ею питаются, источают ее из себя и потчуют ею других. Как пчелы выделяют мед, так идеологи выделяют идеологию. А можно ли постичь пчел, не отпробовав меда?
Моя такая своеобразная специализация определилась с первого дня пребывания на философском факультете Московского государственного ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени университета имени М.В. Ломоносова. На первой же лекции я стал подсчитывать число грамматических ошибок, допускаемых лектором. За полчаса я их насчитал более ста. И был потрясен этим. Сказал о своем открытии хорошенькой соседке. Она удивилась: неужели я слушаю этого косноязычного идиота?! И предложила сыграть в морской бой или балду. Но я отказался. Я уже был захвачен своим исследованием и с методичностью метронома отсчитывал языковые ошибки лектора. Дамарксисьсський пиридавой филасофия, мямлил лектор... Сто семьдесят пять, сто семьдесят шесть, отсчитывал я... Чьчитал, что материя... Сто семьдесят семь, сто семьдесят восемь... Материя они понимал, конешна, неправильна, агранична... Двести тридцать три, двести тридцать... Русские ривалюцианеры-димакраты падашел вплотную... Триста сорок, триста сорок один... Я уже не успевал отсчитывать. Соседка, заинтересовавшись моими подсчетами, посоветовала молча ставить палочки на бумаге. Через неделю мы уже с полной очевидностью установили, что самый грамотный лектор по философским дисциплинам делает за полчаса не менее ста ошибок. Я так набил руку на этом деле, что уже по первой фразе мог точно предсказать число ошибок, которые сделает лектор. Потом я обнаглел и уже по одному только способу, каким лектор закатывает глаза и разевает пасть для первой фразы, мог делать безошибочные предсказания. Весь наш курс заразился моими расчетами. И если бы не вмешалось сначала комсомольское, а затем партийное бюро, мы смогли бы развить новую науку — идеологологию, или, лучше сказать, идиотологию.
После того, как нам помешали это сделать, я нашел для себя занятие еще более увлекательное: разработал стобалльную систему оценки женских задов. По этой системе я обследовал всех девочек нашего курса, перешел на аспиранток и преподавательниц, затем распространил ее на некоторую категорию мужчин. На эту мысль меня навел преподаватель кафедры логики Субботич (его карьера началась здесь), который гордился своими ногами. Когда он разговаривал с кем-нибудь, он поворачивался к собеседнику задом и цедил слова через плечо. И зад у него при этом принимал такой вид, что все его коэффициенты и константы (по моим измерениям и вычислениям) полностью совпадали с таковыми у обладательницы самого мощного зада в университете — доцентши Белохвостиковой с кафедры этики. Через неделю половина ребят с нашего курса ходила по факультету и совершала странные (с точки зрения непосвященных) действия. Представьте, что началось твориться на факультете, когда кто-то из ребят разболтал, чем мы занимаемся! Я, правда, вылез сухим из воды, так как мою идею присвоил один парень. Парня исключили с факультета с передачей его дела в военкомат для призыва в армию, как нам сказали. Я же тихо и тайно довел исследование до конца: установил фундаментальный закон корреляции голов и задов идеологических работников. После этого стоило мне взглянуть на зад, как я, не глядя на рожу, мог безошибочно предсказать, чем занимается обладатель этого зада и сколько грамматических ошибок делает в течение получасового трепа.
Попался я на другом: я распустил слух, будто Сталин сожительствовал с Троцким, и после того, как последний изменил первому с Железным Феликсом, все и закрутилось, и будто на эту тему на Западе выпущена целая книга. В комсомольском бюро мне намекнули, что могли бы помочь перевестись на мехмат. Но я отказался, ибо философия меня уже увлекла. Я уже овладел навыками за один вечер готовиться к любому экзамену по философским дисциплинам. А когда я уверовал в то, что «пара плюс-минус в математике» есть пример диалектики, я понял, что у меня нет иного пути, кроме философии. Тем более именно в это время той самой хорошенькой соседке, о которой я уже упоминал, потребовалось в обязательном порядке сделать аборт, и мне было не до науки. А то я, может быть, и перевелся бы — в это время многие ребята переводились с факультета, кто куда мог, раскусив, в какую вонючую помойку они влипли.
Логику нам читал однорукий доцент Храпченко. Читал примитивно, но с претензией на веселость и остроумие. Веселость у него почему-то все время переходила в пошлости, а остроумие — в скабрезности. Я был безмерно удивлен, когда узнал, что это — сам заведующий кафедрой. Я уже знал, что это — в порядке вещей, и все-таки... Как-никак, а логика! Современная! Из современной логики Храпченко знал лишь конъюнкцию (союз «и»), дизъюнкцию («или») и отчасти импликацию («если, то»). Последнюю он нам излагал на уровне проблемы, которую еще предстоит решить. Это, говорил он, то же самое, что и «если..., то...». Но не совсем то же самое, так как это совсем другое. Вот, например, возьмем предложение: «Если дважды два — пять, то снег черен». Чушь, правда? Даже студенты первого курса знают, что дважды два... Вот ты, блондинка с крашеными глазами, сколько будет дважды два? Верно, четыре. Но если материальная импликация, то это — не чушь, а истина. Проблемка тут непростая... Прослушав курс однорукого Храпченко и получив пятерку, я записался в группу логики. Таких, как я, оказалось человек десять. Один записался потому, что его папа — полковник КГБ, что он хочет пойти по стопам папы, и логика ему нужна для разоблачения врагов. Другого специально записали в логики, так как он — член партии, а в группу добровольно не записался ни один член партии. Третий, мексиканец по национальности и происхождению, записался с намерением применить современную логику к борьбе пролетариата на его родине. Четвертая... Я же записался по той причине, что, хотя в группе логики много будет глупости, зато марксизма будет меньше, чем в других группах. Но я допустил грубую ошибку: второй курс начался с того, что одноглазый старый маразматик с дворянской польской фамилией Ворошвилло закатил нам курс диалектической логики, а беззубый и плешивый Смирнящев с отвисшими сзади до колен штанами объявил спецкурс «Марксизм и современная логика».
Желтый дом
Желтый дом — это совсем не то, о чем вы подумали. То, о чем вы подумали, называется более поэтично: Канатчикова Дача, Матросская Тишина, Белые Столбы. Вслушайтесь, как это звучит: Бе-лы-е Стол-бы! Если бы я был иностранцем, из-за одного этого названия поехал бы по туристической путевке именно туда, а не в Загорск, Суздаль, Самарканд и Горки Ленинские. Но я совсем не иностранец и никогда им не буду. Странно, не правда ли: для нас все, живущие за границей, иностранцы, а иностранцы нас почему-то иностранцами не считают? Даже монголы и китайцы не хотят считать нас иностранцами. Даже болгары для нас иностранцы, а мы для них — нет. Мы для всех просто советские люди. Как только я сейчас подумал вот это самое, мое Второе «Я» сразу же сказало мне, что Белых Столбов все равно мне не миновать, хотя я и не иностранец, а рядовой советский человек. Вот вы опять ошиблись, решив, что у меня раздвоение личности. У меня есть еще и Третье «Я», и Четвертое, и Пятое «Я»... В общем, сколько угодно. Как-то я попытался их сосчитать, но сбился. Одно из моих «Я» рассмеялось по этому поводу и заметило, что у меня этих «Я» не меньше, чем баб, перебывало. К сожалению, добавило другое «Я», среди них не было ни одной стоящей. Где они, те божественные существа, из-за которых и ради которых?!
Но вернемся к нашей теме. Второе «Я» не раз говорило мне, что я — парень способный, но имею один (если бы только один!) роковой недостаток: ни одну мысль не могу додумать до логического конца, то есть ни одну статейку не могу довести до стадии гонорара. Не то что Ленин. Кстати, сказало Семнадцатое «Я», ты не заметил одно поразительное явление? Во времена Сталина было великое множество психов, свихнувшихся под Ленина, и ни одного, свихнувшегося под Сталина! Любой лысый проходимец маленького роста мог отрастить бородку клинышком и под видом Ленина ездить без билета в трамвае и бесплатно ходить на детские сеансы в кино. У нас во дворе жил один такой. Сначала он объявил себя заветником Ленина, потом — помощником, потом — личным эмиссаром, а когда облысел совсем и с перепоя стал шепелявить и картавить на все буквы алфавита — самим Лениным. Всю улицу потешал. И представь себе, таких «Лениных» почти совсем не забирали. Очень редко забирали, когда они начинали кричать о зарплате служащих не выше зарплаты рабочих. Нашего «Ленина» забрали лишь после того, как он въехал во двор стоя на броневике. Я не шучу и не выдумываю. Это — реальный факт. Уму непостижимо, где он достал броневик. Болтали, будто за поллитра уговорил механика-водителя из казармы... Раньше на месте тех вон домов казарма была. Эта гипотеза насчет броневика получила некоторое подтверждение. Воинскую часть после этого случая куда-то перевели, а казарму отдали тому самому учреждению, которое забрало нашего «Ильича». Впрочем, жильцы были довольны. «Ильич» всем надоел своими пьяными дебошами и угрозой устроить новую революцию, а солдаты осточертели тем, что каждое утро чуть свет начинали топать по мостовой и орать дурными голосами:
Гулял по Уралу Чапаев-герой, Он соколом рвался с полками на бой.Так вот, «Лениных» было навалом, а Сталин был всего один. Один-то один, сказало Третье «Я», зато... Тс-с, крикнул я, заткнитесь!
Желтый дом, если хотите знать, это здание гуманитарных институтов Академии наук. Расположено оно почти в центре Москвы, рядом с наполненной мочой круглой лужей, на месте которой стоял в свое время не имеющий архитектурной ценности храм Христа Спасителя. И названо оно так вовсе не потому, что в нем психов не меньше, чем в Белых Столбах, а потому, что оно окрашено в желтый цвет. И красилось так с самого начала. Оно было желтым еще до революции, когда в нем размещалось некое акционерное купеческое товарищество. Заметьте, купеческое товарищество! Купец — и товарищ! Жуть берет. Нет, недаром они выкрасили свою торгашескую контору в желтый цвет! Рассказывают, что лет десять назад дом выкрасили в голубой цвет. Два дня он простоял голубым. Потом посинел. Потом позеленел. А в понедельник сотрудники пришли на работу в привычно желтый дом, сочтя прошлую голубую неделю периодом просыхания желтой краски. Рассказывают также, что еще накануне революции Ленин (настоящий, а не псих, хотя и настоящий, говорят, был тоже слегка того) подписал декрет о создании советской Академии наук. Вот предвидение... твою мать! Говорят, он сделал это, еще когда в шалаше жил. Сейчас в этом шалаше филиал Исторического музея. Что же это за шалашик был?! Ведь только для дирекции филиала комнат пять надо! Говорят, наш нынешний директор академик Петин (бывший Исаак Моисеевич) самолично возил Ленину бумажку на подпись насчет Академии наук. А на другой день после революции революционные моряки уже ходили по Москве и распределяли купеческие и дворянские особняки, офицерские собрания и английские клубы под институты Академии наук. Всем институтам отвели голубые, зеленые, красные здания, а гуманитарным почему-то желтое. Как только балтийский матрос Железняк (говорят, это был именно он) увидел желтый дом около бывшего храма Христа Спасителя, он ткнул в него маузером (эх, маузер, мечта детства!) и рявкнул: тут!! И добавил уже более уверенно и спокойно: первый этаж, вашу мать, под редакцию журнала «Вопросы идеологии»; второй этаж, вашу мать, под Институт истории; третий этаж, вашу мать, под Институт экономики; а четвертый, само собой, под Институт идеологии. Точка и ша! А мой друг Поэт, проведший в Желтом доме всего пару часов в ожидании моей получки, выдал такой стих: