Желтый саквояж
Шрифт:
– Как это помогла? – насторожилась Рива.
– Да так, наверняка по знакомству, – махнул рукой Соломон. – Сбежал-то он сразу, как я намекнул тебе, что он комсомолец.
Рива вздрогнула. До неё дошло, что Соломон сделал так нарочно, и она испуганно посмотрела на полицейского.
Тот понял её состояние и улыбнулся:
– Не бойся. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
– Как же, не бойся… – Рива грустно опустила голову. – А где бедной еврейке искать защиту? Вот ты, Соломон, старший полицейский, а у тебя, как я вижу, даже пистолета нет.
– Почему нет?.. – Секунду Соломон
– А у других?
– У других тоже есть. Мы, ещё когда бои тут шли, всё что надо собрали. На всякий случай.
– И что, думаешь, это поможет? – усомнилась Рива.
– Не знаю… – Соломон помрачнел.
– Вот видишь, не знаешь. И я не знаю, – Рива с надеждой посмотрела на парня. – А может, всё как-то образуется?
– Думаешь, удастся уехать? – Соломон грустно покачал головой. – Слухи разные ходят. Вот, говорят, в юденрате какие-то списки составляют.
– Какие списки? Может быть, на отъезд? – оживилась Рива. – Ты что, узнать не можешь?
– Нет, не могу…
Соломон вздохнул и о чём-то задумался. Тогда Рива выложила из свёртка принесённые полицейским бутерброды и один протянула ему.
– На, поешь…
Соломон молча принялся жевать кусок хлеба, щедро намазанный смальцем, и неожиданно, без всякой связи с прежним разговором, спросил:
– Скажи, а ты меня любишь?
До этого вечера он всё время избегал этой темы, и сейчас вопрос застал Риву врасплох. Она замялась, не зная, что ответить, и, почему-то вспомнив Остапа, лишь как-то неопределённо качнула головой. Видимо, по-своему расценив этот жест, Соломон наклонился поближе к Риве и, словно убеждая себя самого, с каким-то надрывом заговорил:
– Пойми, нам сейчас остаётся только это. И выбора у нас никакого нет. А так, я вечером прихожу к тебе, и мне кажется, что ты хочешь моей любви, ведь ты ни разу не отказала мне…
Интуитивно Рива поняла, что Соломона мучает страх, который тут же передался ей, заставив девушку сжаться. Рива как-то сразу ушла в себя, а Соломон, больше не сказав ни слова, поднялся и с неожиданной силой притянул девушку к себе, увлекая её на койку.
На этот раз Соломон был непривычно груб и прямо-таки терзал Риву, пытаясь добиться взрыва ответной страсти. Но это было напрасно. Рива и сама не могла понять, что с ней. Вспомнившийся Остап как-то перемкнул сознание, и сейчас она хотела, чтобы скорее всё кончилось…
Уже много позже притомившийся Соломон с непонятным упорством снова спросил:
– Скажи, ты меня любишь? Ты сейчас почему-то совсем другая.
Рива ничего не ответила, а когда любовник снова попытался овладеть ею, лишь горько вздохнула.
– Оставь, сегодня я просто утомлена… – и равнодушно повернулась к Соломону спиной…
Карабин, о котором Пётр сказал брату у погреба, оказался на поверку кавалерийской драгункой. Досталась она Петру случайно. По его словам, он нашёл оружие в лесу. Драгунка не валялась в траве, а была аккуратно повешена на сук, да так и висела там, когда Пётр на неё наткнулся.
Скорее всего, какой-то дезертир шёл лесом и, не желая тащить лишний груз, оставил оружие на дереве. Повесить её туда он мог машинально или сработала въевшаяся привычка к порядку. А может быть, за ней по какой-то причине просто не смогли вернуться.
Но как бы там ни было, винтовка оказалась вполне пригодной к стрельбе, в чём поспешил удостовериться Виктор, едва Пётр извлёк драгунку из тайника. Патронов у запасливого братца тоже оказалось много, и, распихивая их по карманам, сержант пожалел, что у него нет подсумка.
Вооружившись, Виктор сразу почувствовал себя уверенно, и они с братом задами пройдя селом, направились к недалёкому лесу. Остаться дома не было никакой возможности. Виктор поначалу решил было уйти один, но Пётр упросил брата взять его с собой.
Немного поколебавшись, Виктор согласился. Петру шёл восемнадцатый год, парень был рослый и вполне мог пригодиться. К тому же вдвоём блукать лесом гораздо сподручнее, да и кто знает, не попробует ли Гнат, у которого удрал из погреба арестант, отыграться на мальчишке?
Первые дни братья целенаправленно обходили окрестности, выбирая, где бы обосноваться. В конце концов Виктор решил, что наиболее подходящим местом будет Лисье урочище, и здесь братья за день соорудили добротный шалаш, вполне пригодный для ночлега.
Когда временное пристанище было найдено, сразу встал вопрос, как прокормиться. То, что было впопыхах прихвачено из дома во время бегства, подходило к концу, идти в другое село братья пока не отваживались и, посовещавшись, рискнули заглянуть домой.
Идти было далековато, и к родной хате они подошли, когда уже стемнело. Поскольку по дороге им никто не встретился, Виктор решил, что их приход остался незамеченным.
Но поберечься всё-таки стоило. Поэтому, выждав какое-то время, Виктор отправил брата вперёд, а сам, затаившись у живоплота, стал напряжённо прислушиваться. Похоже, всё было тихо, и Виктор, до этого крепко сжимавший драгунку, немного расслабился.
Из хаты, куда бесшумно зашёл Пётр, тоже ничего не было слышно, однако оба окошка по прошествии времени слабо засветились, и Виктор понял, мать зажгла каганец [213] . У него появилось желание тоже зайти в дом, но он удержался. Следовало быть осторожным.
213
Примитивная лампа.
Ждать пришлось долго, и Виктор даже забеспокоился, но вот дверь хаты тихонько скрипнула, и во дворе замаячили две тени. Крадучись, они подошли к живоплоту, туда, где прятался Виктор, и Пётр тихонько окликнул:
– Брате, ты де?..
– Тут я, – отозвался Виктор, выходя из своего укрытия, и мать, пришедшая вместе с Петром, кинулась к сыну.
– Вицю, та як же це так…
– Потом, мамо, потом, – Виктор осторожно отстранился и спросил: – Що в сели чуты? [214]
214
Слышно.