Жемчуг покойницы
Шрифт:
«Гроб хорош, и я был рад стараться, коли сотворить такое смог, будет он моим, чтоб не пришлось остаться, как известный всем сапожник без сапог».
Проснулся он отчего-то в своем кабинете. За окном, судя по всему, была глубокая ночь. Сложив стопкой бумаги, гробовщик взял ненужную более квитанцию Менцеля и бросил её в камин. Ярко вспыхнуло пламя, и в ту же секунду гробовщику стало нестерпимо жарко, перед глазами поплыли золотые круги.
Очнулся он так же, сидя за столом, но что-то было не так. Петр Янович ощутил что не один в комнате. Медленно поднял он взор и увидел прямо напротив глаз круглую золотую пуговицу,
– Александр Данилыч, батюшка… да как же это? – промямлил гробовщик.
– Милостивый государь… – не сводя с него тяжкого взгляда, прохрипел покойник. – У Вас есть нечто, принадлежащее мне. Отдайте!
Трясущейся рукой Заборонек протянул мертвецу письмо, после чего бешено закрутил головой, зажмурив глаза. Открыв их снова, он увидел лишь повисшую в воздухе серую дымку, которая тотчас растаяла, да и стол был испорчен – ладони покойника отпечатались на столешнице жженым деревом.
Петр Янович схватил с полки молитвослов, и, запинаясь, стал читать все подряд. Его монотонное чтение вновь прервали шаги. Петр Янович подскочил к окну, распахнул его и встал возле, готовый в любой момент прыгнуть в снег. Холодный ветер остудил его лоб, отрезвил и заставил захлопнуть окно. На всякий случай он ещё раз прислушался. Так и есть, почудилось: во всем доме царила тишина, если не считать редкое потрескивание в камине и вой ветра за окном. И записка, которую он якобы отдал покойнику, лежала на месте. Всё нервы, нервы…
«Доделаю вот заказ вдовы Караваевой, и поеду в Пятигорск. А там и дочку надо навестить, внукам гостинцев приготовить» – мечтательно подумал Заборонек. Ему вдруг стало легко, словно он скинул с плеч тяжелый груз. Гробовщик тихонько захихикал, вспоминая свой недавний страх, а представив себя трясущимся от страха над открытым окном, засмеялся в голос – как не смеялся, должно быть, уже лет двадцать, а именно, утирая слезы и хлопая по столу.
Внезапно он осознал, что смеется не один, и это открытие снова бросило его в жар. Он замолчал. Дьявольский хохот прекратился тоже, в последний раз оттолкнувшись от стен гулким эхом, многократно повторившимся в воспаленном мозгу Петра Яновича.
– Кто здесь? – позвал он в надежде, что откликнется хоть кто-то живой: Олимпия ли Генриховна, вернувшаяся раньше обычного, или кто-нибудь из заказчиков, решивших нанести ему поздний визит.
– Кто здесь? – издевательски вопросил голос, настолько резкий и неприятный, что хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать его.
– Кто здесь?! – пробасило с потолка так, что затрепетали хрустальные подвески люстры.
– Кто? Кто? Кто? – застучало справа и слева.
Гробовщик вжался в спинку кресла. Внезапно всё стихло. Трясущейся рукою Петр Янович взял со стола письмо, которое незадолго до этого вернул несчастному самоубийце, но оно рассыпалось прямо у него в пальцах в прах. Издалека снова послышались шаги – шарканье было все ближе и ближе. Вот и дверь, скрипя, стала медленно отворяться. Заборонек не сводил с неё глаз.
В проеме показалась сухонькая фигура старухи в белом чепце. Завидев Петра Яновича, Олимпия Генриховна жалобно ойкнула и осела на пол, словно прохудившийся мешок пшеницы.
Гробовщик бросился было к ней, но тут его внимание привлекли голоса, доносившиеся из гостиной. «Нет, право, нелепица какая-то» – подумалось ему, и он, аккуратно прислонив старуху к стене, пошел в гостиную.
В гостиной было полно народу. Так много, что Петр Янович смешался. Всех присутствующих, он несомненно, знал, но некоторые из них умерли – одни раньше, другие позже. «По всему видно, что это сон» – успокоил сам себя гробовщик, отметив, что среди собравшихся есть и ныне живущие, – вон, например, судебный секретарь Драбов, давеча просивший у Петра Яновича денег в долг, а вот и Вера Ильинична Красовская. Приглядевшись к ней внимательнее, Петр Янович понял, что она чем-то расстроена – глаза её были заплаканы. Он стал пробираться к ней, чтобы выяснить в чем дело. Неужели умер господин Красовский, он кажется, был неизлечимо болен?
Веру Ильиничну и Петра Яновича связывали непростые отношения, со временем переросшие в нежную дружбу, и поэтому кончина Красовского волновала и одновременно пугала гробовщика. Вдруг он почувствовал чьи-то ладони, закрывшие ему глаза. Обернувшись, он увидел… свою жену – она была в том же платье, в котором её похоронили, и если бы не оно, он бы, наверное, не узнал её– так отвык от её лица. Она улыбнулась ему какой-то грустной улыбкой и поманив рукою за собою, прошла сквозь стену.
«Бедный папенька» – донесся до него голос дочери. Обернувшись, он действительно увидел её, располневшую за все время, что они не виделись, под руку с каким-то белобрысым, нескладным гимназистом. Неужели, старший внук?
Петр Янович шагнул к дочери, но внезапно потерял её из виду: навстречу ему, распахнув объятия, шагнул тот самый немец, гроб которого он намедни примерял на себя – Менцель.
– О! Господин Забронэк! Я рад вьидьеть вас! – он похлопал Петра Яновича по плечу.
– Господин Менцель! И я рад… а Вы, позвольте спросить, в добром ли здравии? – и гробовщик сделал маленький шажок, чтобы пропустить какого-то молодого человека с серым лицом.
– Как вам майн гроп? – не обращая внимания на вопрос, улыбнулся немец. – О! Уверяю Вас, он есть гранд сурприз для вас и ваша семья!
Услышав слово «семья» гробовщик точно прозрел:
– Феликс! – крикнул он вслед молодому человеку с серым лицом. Расталкивая людей, и живых, не желающих его замечать, и мертвых, стремящихся его поцеловать – он бросился за сыном, которого только сейчас узнал.
Он догнал его и только хотел обнять, как вдруг взору его открылась жуткая картина: посреди гостиной стоял постамент, задрапированный крепом. Обычно Заборонек использовал его как витрину для своих гробов, выставляя на нем образцы для продажи, но сейчас выставлен был только один образец – невостребованный гроб назойливого немца. Несмотря на изумление и страх, гробовщик был горд своей работой, и справедливо: гроб смотрелся преотлично – ровнехонький, отливающий матовым блеском полировки… но что это?
Гроб не был пуст – чье-то восковое лицо желтело под шелковым покровом!
– Этот гроб… – начал было гробовщик, – я ничего не понимаю…
– Нишево, нишево – замахал на него руками Менцель, оказавшийся тут как тут. – Мне он теперь не нужен.
Он распахнул камзол и Заборонек увидел черную от запекшейся крови рубаху, прилипшую к смертельной ране.
– Вы… ранены? – осторожно спросил гробовщик, отлично понимая нелепость вопроса.
– Ранен? Неееет. – широко улыбнулся немец. – Но гроп мне беснатопност, мой тело в опшией яме… как это по-русски… могилье. Вы, мой друг, иметь право оставлять гроп сепе. Усор вышель великолепен. Знаете, что это за усор? Он позволять вам приходить в мир живых, покуда крышка не сгниет в земле! – Он наклонился к самому уху Заборонека и шепотом добавил: – Я зналь, что не умру по старости в теплый постель, потому и попросил вырезать на крышка этот древний символ. В свое время я дорого заплатиль за него… он дал бы мне возможность изводить мой убийца. Но месть бесполезна за гробом, майн гот! …Тем паче, что меньше всего я хотел сейчас видеть эту старую ветьму – он горько усмехнулся.