Жемчужница
Шрифт:
— Никто и не говорил, что они теплые, — мягко заметила она. И только Мане показалось, что обстановка из-за сказанного его близнецом начала разряжаться, как в общую какофонию внезапно прорвавшихся в тронный зал звуков ввинтился холодный голос впервые за все это время открывшего рот Говарда Линка.
Тритон вскинул подбородок, глядя на присутствующих с неприкрытой злобой, и выпалил:
— Как ты посмел, погань, открыть свой рот, когда…
— Закрой ты свой рот, Говард, — внезапно резко оборвал его Мариан, подняв на мужчину
Тритон дернулся как будто его хорошо отоварили по лицу — и почтительно поклонился.
— Как прикажете, ваше сиятельство.
Мариан кивнул, вновь оборачиваясь к застывшей ледяной статуей Алане, и вдруг усмехнулся, заставляя Ману удивлённо сглотнуть.
— Разве тебя не учили, что говорить перед людьми на родном языке — верх неприличия? — с ехидной ухмылкой спросил мужчина, и за столом вновь повисла липкая тишина, заставлявшая Ману жаться к спинке стула в попытке спрятаться от всего. Однако девушка, фыркнув, покачала головой, и вода, до этого дрожавшая по всей зале, наконец успокоилась.
— А тебя не учили, что запирать дочерей непонятно где, а потом и вовсе забывать про них, тоже верх неприличия? — с приторно-ласковой улыбкой проворковала Алана, присаживаясь обратно на своё место. — Но всё-таки я рада видеть тебя живым, отец, — на этих словах её улыбка на краткое мгновение превратилась в самую искреннюю, ту, которой она всегда одаривает Тики, Изу, близнецов, — тех, кто дорог ей. Но в следующее же мгновение девушка скривила губы в ухмылке, продолжая смотреть отцу прямо в глаз, словно бы ведя с ним какое-то сражение.
— А ты?.. — вдруг выдохнул он, но Алана тут ожесточённо мотнула головой, чуть опустив её к плечу.
— Неважно. Мы здесь не для этого.
— А для чего же? — царь коротко усмехнулся и откинулся наконец на спинку своего стула. И этот стул под ним сразу стал куда больше похожим на трон, нежели когда-либо под кем-то из членов императорской семьи. — Чего ты хочешь добиться, дочь? Может, пойдем домой? — мужчина потер руками лицо, и голос его стал вновь очень усталым.
— Я уже дома, — непререкаемым тоном отозвалась Алана. — И именно этого, собственно, я добивалась.
Ее слова породили в тронном зале волну шорохов и шепотков, и даже тетя Лулу, до этого сидевшая здесь с таким видом, словно это никак ее не касается, бросила на Мариана полный холодного презрения взгляд. И уж с ее взглядом определенно не мог соперничать даже будто сделанный изо льда Говард Линк. А ведь у тети Лулу даже дара не было.
— Значит, — голос царя ощутимо потяжелел, — ты хочешь остаться здесь? В городе на побережье, куда приходит куча народу и где тебя всегда могут поймать и убить? Мы вошли в ворота ни капли не скрываясь, и это уже…
— Вы вошли беспрепятственно только потому, что вас здесь уже давно ждали, — новый голос заставил Мариана дернуться и повернуться
Говорил Тики, который, очевидно, не выдержал больше собственного молчания, ранее спасающего его от чужого внимания. От молчания, в котором обещал Алане спрятаться как в плаще или в мантии-невидимке.
Тики был бледен, решителен и, откровенно говоря, невероятно зол. И Алана, хоть и метнула в него многообещающий взгляд, оборвать его не решилась.
Мана вообще заметил, что она как будто боялась его прерывать. Не только сегодня, но и всегда.
— Вы… — Мариан склонил голову чуть вперед и теперь рассматривал Микка исподлобья. Мужчина, впрочем, отвечал ему тем же.
— Тики Микк, — коротко отрезал Тики в ответ и заметил: — Ворота, через которые вы пришли, сегодня утром открыли впервые со смерти императрицы Элайзы.
Тяжелый взгляд морского царя стал каким-то… оценивающим.
Мана сжался на своем месте, придвигаясь поближе к Неа и прижимаясь к нему бедром. Ему казалось, он давно сбежал бы отсюда как можно дальше, будь этот оценивающий взгляд направлен не на Тики, а на него. Однако…
Даже сейчас сбегать он не имел права. Он умрет на месте, но все равно будет здесь и своими глазами увидит, что из всего этого выйдет.
Он был должен! В конце концов, он же часть семьи.
— Значит, впервые за четыреста лет, да? — наконец медленно произнес Мариан. — И вы…
— Как видите, мы готовы с вами сотрудничать, — мягко произнес Адам, и Мане показалось, что голос отца — это их спасение. — Мы рады видеть вас в этом дворце, рады принимать в этом зале, и нам… — здесь в голос мужчины прокралась незлая смешинка, — нам очень отрадно, что вы еще ничего не разрушили. Я думаю, вы помните, что это дворец Элайзы, построенный Дорианом для нее и в ее честь. Для нас он — наш дом, наша память и наше наследие.
Мариан, однако, показательно скривился, явно не воодушевившись такой речью, и Адам неуверенно поджал губы, словно бы не понимая, что необходимо было сказать для того, чтобы задобрить морского царя. Тот, и правда, оказался невероятно странным, как и говорил Лави: наплевательски-спокойным, каким-то даже противным на вид, но Мана отчего-то чувствовал ещё и… горечь на него лице. Многовековую горечь и боль, почти такую же, как и на лице Аланы, когда она не прячется за радостными улыбками, когда думает о своём прошлом.
— Дориан, значит… — многозначительно протянул мужчина, смотря на Тики так цепко и холодно, что у Маны внутри что-то потяжелело и рухнуло с гулким стуком вниз. А потом Мариан вдруг перевёл взгляд на самого мужчину, буквально пришивая его к стенке стула, и Уолкер ощутил, как сердце потерянно забилось где-то в горле.
В бордовом глазу у морского царя застыла бешеная буря.
Однако длилось это недолго. Царь осмотрел всех собравшихся и вновь вернулся к Тики, словно видел именно в нем виновника происходящего.