Жемчужница
Шрифт:
— Мой брат? — непонятливо переспросил он, пытаясь вникнуть в то, что говорит этот древний человек. Сколько лет морскому царю? Сколько ему веков? И сколько боли в его взгляде?
Мана не хотел знать.
Мариан хмыкнул, пригубив пузатую бутыль, сверкнувшую бликом в луче, и пожал плечами — он бы казался совсем пьяным, если бы не эта горькая усмешка на его губах.
— В тебе — её мягкость, — с незнакомой лаской протянул мужчина, — а в нём, — здесь он глухо хохотнул, — её горячность.
Мане вдруг показалось, что весь воздух в лёгких закончился.
—
— Я… — Мана сжал и разжал кулак, пытаясь хоть немного себя успокоить, и выдохнул: — Я… Спасибо вам.
Морской царь вздернул бровь в том хмельном удивлении, которым отличаются все люди, отведавшие вина из императорского погреба.
— Это за что?
— Императрица Элайза, она… — мужчина снова сжал и разжал кулак и в волнении хрустнул пальцами, даже не сразу соображая, что желает больно поврежденной руке. Именно боль и привела его в чувство в итоге, но то, что он… он… — Она была удивительной. Мы чтим ее как основательницу нашего рода, и быть на нее хоть сколько-нибудь похожей…
— Ты на нее ужасно похож, — перебил его Мариан глухо и вдруг кивнул сам себе. — Особенно, — тут он скривил губы в подобии улыбки, — когда перестаешь бояться.
Мана ощутил, как щеки заливает стыдливый жар, и вперил взгляд в пол, не зная, что на это ответить. Потому что на самом деле боялся почти всего и почти постоянно. Потому что иногда ему казалось, что даже Вайзли, находящийся под строгим надзором своего старшего брата едва ли не чаще, чем сам Мана находился под надзором отца или Неа, храбрее и безбашеннее него.
Впрочем… Наверное, так и было. В Вайзли была эта особенная, какая-то почти варварская порода. Им двигала жажда приключений, и он обеспечивал себе их так, как умел. Он был ученым и сам эти приключения создавал.
А Мана… а Мана был трусом, который вечно прятался за братом.
Мариан, словно бы прекрасно понявший его мысли, хмыкнул, будто бы вспомнив что-то смешное и дорогое сердцу, и пожал плечами, покачав головой.
— Ну, я тебе не отец, чтобы меня слушаться, — ухмыльнулся он, вновь присасываясь к бутыли и заставляя Ману залиться краской ещё более горячей, чем до этого. — А потому иди лучше к своему, пока он окончательно не сгинул, — безразлично проговорил мужчина, снова обращаясь к картинам и словно бы отрешаясь от всего остального мира.
Уолкер встревоженно поджал губы, желая переспросить и надеясь, что это просто такая шутка (потому что чувство юмора у Аланы явно в отца), но боясь отвлекать морского царя от своих размышлений. Он, глубоко вздохнув и пытаясь не обращать внимания на заскребшееся внутри непонимание, поспешил к Адаму, напоследок всё же оборачиваясь к Мариану.
Алые волосы, распущенные аккуратной густой гривой, сверкнули зарёй в заходящем солнце.
Мана, отчего-то
Адам уютно устроился на куче подушек в наполовину лежачем положении и что-то писал, подложив под свиток пергамента большую толстую книгу и не обращая внимания на то, что его окружает. На Ману он тоже никак не отреагировал, пока мужчина его не окликнул.
— Пап?.. — тут только император вскинул голову — и тут же разулыбался.
— Беспокоишься? — поинтересовался он легкомысленно и отложил свиток и книгу в сторону. — Иди сюда.
Мана без раздумий подошел к кровати и устроился рядом с мужчиной, тут же отзываясь на ласковое родительское объятие и обнимая Адама обеими руками — и больной, и здоровой. Неудобства сейчас были не так важны.
Важно было то, что он убедился — отец здоров и, кажется, даже в порядке. Ну, судя по беззлобной насмешке над паникером-сыном — определенно.
— Что он сказал тебе, пап? — наконец отстранился Мана. Адам понимающе улыбнулся и загадочно наклонил голову, рассматривая его несколько исподлобья и будто думая — говорить или нет.
Да что там такого важного?!
— Он сказал, — медленно произнес наконец отец, — что Тики очень похож на Дориана.
Мане стоило многих усилий не подавиться смехом. Как видно, история шла по спирали, и раз уж так, что Алана определенно похожа была на Элайзу — такая же строптивая и жадная до всего нового, она рассказывала про сестру с упоением и любовью. И ни разу, наверное, не заметила, насколько сходны черты их характеров.
— И… — младший Уолкер облизал пересохшие губы и затаил дыхание, — хорошо ли это?
— Он сказал, — с удовольствием протянул Адам, потягиваясь и хрустя шеей как только что отменно отдохнувший человек, — поживем — увидим.
Мана сердито поджал губы, удерживая себя от того, чтобы ещё и надуть щёки, как обиженный ребёнок, и подозрительно нахмурился.
— Вы уже успели подружиться, да, я вижу? — оскорблённо пробурчал мужчина, всеми силами пытаясь не показывать своего недовольного состояния. Адам, однако, как и всегда, раскусил его тут же: смешливо хохотнул, потрепал по щеке, заставляя протестующе зашипеть, и хитро прищурился, пожав плечами.
— Он сказал, — Мана закатил глаза, а отец продолжал с лукавой улыбкой, — что рад был увидеть всех нас, а ещё… — Адам вдруг закашлялся, опираясь на взволнованно подобравшегося Уолкера, и успокаивающе покачал головой. — Я в порядке, сын, правда.
— Неправда, — потерянно простонал он, чувствуя себя растерявшимся ребёнком. Точно так же было, когда Неа пришёл к нему впервые с рассечённой скулой и сломанной ногой, а Мана не знал, что делать. Брат тогда лишь смеялся и оправдывался, хвастался тем, что смог победить всех мальчишек, потому что был единственным, кто смог перепрыгнуть на другую крышу, а Мана… а Мана ощущал себя бесполезной тряпкой.