Жена или жертва?..

Я внезапно проснулась и испуганно прислушалась. За окнами бушевала буря. Ветер свистел в верхушках сосен, снег шелестел по стеклу. Но звук, который разбудил меня, раздавался не снаружи, а из коридора. Я с ужасом поняла, что это скрежет ключа, вставляемого в замочную скважину.

Моя рука машинально скользнула по кровати в поисках Гленна, но я тут же вспомнила, что днем после очередной ссоры с сестрой он выскочил из дома, завел свой «ягуар» и умчался по крутой, извилистой дороге. Он рассердился не на меня, а на нее.

Я повернулась на кровати, плотнее завернувшись в одеяло, и замерла, напряженно вглядываясь в темноту.

Звук

Из холла больше не доносилось никаких звуков — ни осторожных шагов, ни прерывистого дыхания. Стояла мертвая тишина. Сердце мое испуганно сжалось. Я догадывалась, кто находится по ту сторону двери. Но зачем она это сделала?!

Я бесшумно вылезла из кровати и, ступив на ледяной пол, босиком пересекла комнату. Подойдя к двери, я схватилась за ручку и попыталась повернуть ее, но мне это не удалось.

До меня донесся тихий смешок — она торжествовала победу. Выяснив, что я обнаружила ее присутствие, она, больше не заботясь о соблюдении тишины, спустилась вниз через холл в свою комнату, оставив меня безуспешно пытаться открыть дверь.

Она заперла меня, а Гленн отсутствовал. Он не мог придти мне на помощь, потому что исчез где-то в вихре снега, несущегося по холмам северного Нью-Джерси и замерзшему озеру, расположенному у подножия одного из них, на котором последние восемьдесят лет, словно бросая всем дерзкий вызов, возвышался этот дом.

Дрожа от холода, я нашла свой стеганый халат и просунула руки в рукава. Белая шелестящая круговерть отбрасывала на стены серебристый отблеск, благодаря чему в комнате не было абсолютно темно. Я подошла к окну и прижалась лицом к стеклу, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь метель, но увидела только густо облепленную снегом ветку орехового дерева, расположенную прямо напротив моего подоконника, которая билась под неистовыми порывами ветра.

В кругу света, который отбрасывал фонарь, прикрепленный к стене дома, можно было различить только несущийся почти параллельно земле снежный вихрь. Крупные снежинки пролетали мимо моего окна, гонимые сильным ветром. Сплошная белая пелена плотной стеной отгораживала меня от внешнего мира. Я почувствовала себя узницей, а запертая снаружи дверь спальни только усиливала это ощущение.

Метель за окном и темнота деревенской ночи, а также осознание удаленности этого дома от всех других, расположенных на другой стороне озера, заставили меня похолодеть.

Сколько сейчас времени?

Я опустила штору, скрыв от себя белый безумный вихрь, нащупала лампу рядом с резной кроватью палисандрового дерева и повернула выключатель. Мои маленькие часики, лежащие на тумбочке у изголовья, показывали половину третьего.

Гленн отсутствует уже почти десять часов, а в такую погоду вряд ли сможет добраться до дома даже при дневном свете. Тетя Наоми уехала вместе с ним, и я осталась в этом доме наедине с женщиной, которая заперла меня здесь. То, что она при желании могла с такой же легкостью сделать обратное — открыть дверь и войти в мою комнату, — было ужаснее всего.

Почему Гленн не захотел взять меня с собой? Я так просила его об этом…

Я принялась неуклюже растапливать камин. После нескольких бесплодных попыток это, наконец, удалось сделать, и яркие языки пламени охватили поленья. Я положила подушку на каминный коврик и уселась на нее, уткнувшись подбородком в колени и протянув руки к огню. Мои волосы рассыпались по плечам и в свете пламени засияли, как серебро. Перед сном Гленн всегда просил меня не заплетать их в косу. Он любил пропускать шелковистые пряди сквозь пальцы и зарываться лицом в их душистую массу.

Я люблю своего мужа! Искренне люблю. Но я не понимаю его, а иногда он даже пугает меня.

Я заплела волосы в толстую косу, чтобы они не так спутались. Утром придется расчесывать их самостоятельно, ведь Гленна не будет рядом, чтобы помочь мне в этом.

Именно волосы привели меня в «Высокие башни». Я всегда немного гордилась ими. Множество женщин путем всевозможных ухищрений добивались этого необычного платинового оттенка, мой же достался мне от природы. Отец говорил, что все остальное я унаследовала от Блейков — моя английская бабушка была хрупкой и изящной, — но волосы и глаза у меня были точно такими же, как у матери-норвежки. Меня назвали Бернардиной в ее честь, но, к счастью, отец понимал, что такое имя слишком длинно для ребенка, поэтому я стала просто Диной. Только один человек называл меня Бернардиной. А теперь я стала Диной Чандлер.

Дрова в камине весело потрескивали, и я стала понемногу согреваться. Вдруг сквозь треск пламени мне послышался шум автомобиля. Я подбежала к окну и тут же разочарованно отвернулась: никто не ехал по заснеженной дороге, никто не поднимался по ступенькам. Глупо было надеяться на это.

Снегопад усиливался, порывы ветра сотрясали стены и дребезжали оконным стеклом.

В доме тоже не было слышно никакого движения. Она закрылась в своей комнате, явно радуясь тому, что ей удалось напугать меня.

Счастлива ли я? Удовлетворена ли своим новоиспеченным браком? Наверное, все невесты в первое время испытывают сомнения, так что не стоит приходить в отчаяние от едва заметного неприятного привкуса в наших с Гленном отношениях? В них теперь чувствовалась какая-то странная холодность, словно снежная зима, лишила его веселой беспечности и уверенности в себе, которые раньше распространялись на все, включая и меня.

Мне не хотелось задумываться об этом, но взгляды, которые Гленн иногда бросал на меня, просто замораживали. Странно, но такие мысли приходили мне в голову только в его отсутствие. Когда же он был рядом, то заполнял собой все: комнату, дом, мои мысли и сердце. Я могла думать только о том, как безумно и нежно люблю своего мужа и как мне будет плохо, если он оставит меня. Я боялась этого не потому, что он давал повод предполагать, что собирается поступить так. Об этом не было и речи! Но когда появилась она, все изменилось, и именно это пугало меня. Я не понимала, в чем дело, и, чтобы успокоить себя, прибегала к воспоминаниям о нескольких последних восхитительных неделях, круто изменивших мою жизнь.

Сидя у камина, я закрыла глаза и попыталась во всех деталях припомнить день, когда Гленн появился в музее, где я работала, тем самым триумфально войдя в мою жизнь.

Мой отец, доктор Джон Блейк, был самым знаменитым университетским профессором-историком в Калифорнии. Его научные труды упоминались во всех справочниках, и каждая библиотека считала своим долгом включить их в свой фонд. Он привил интерес к истории и мне, но у меня он проявлялся несколько иначе.

Отца интересовали главным образом люди: мотивы их поступков, ошибки, победы и поражения, — то есть все, что можно было проанализировать с современной точки зрения. Я тоже интересовалась историческими личностями, но по-другому. Меня больше привлекали вопросы истории искусства: картины и скульптуры, которые создавали эти мужчины и женщины, жившие в прошлые столетия.