Жена Лесничего
Шрифт:
Отец повел ее под руку в сторону дома. Ухажер, натужно пыхтя, семенил позади с котомкой. У дома отец повернулся к городским, сжав плечо дочери, рассказал, как всю жизнь готовил ее быть примерной женой (Чармейн внутренне фыркнула), нарисовал в радужных красках светлое будущее, в котором ребенок Чармейн станет будущим лесничим (тут она помрачнела), и царственным жестом отпустил всех по домам.
Мать стояла у порога и смотрела на дочь горящими глазами.
— Ты и вправду беременна?
Отец сел в глубокое кресло, положив руки на подлокотники.
— Наконец и от нее будет польза. Что ты стоишь, Чармейн?
Чармейн присела на зеленый диванчик. Отец откинулся в кресле, скрестил пальцы, пристально рассматривая ее с головы до ног. Чармейн отвела глаза, мысленно приказывая себе не поправлять волосы и не касаться ушей. Не привлекать к ним внимания. Между тем отец вынес вердикт:
— Брак пошел тебе на пользу. К тебе вернулась былая красота и румянец. Мне сказали, Дэмиен сломал ногу?
Чармейн утвердительно хмыкнула и рассказала с потаенной гордостью о событиях последних недель. Отец кивал в нужных местах, выглядел довольным, и Чармейн оживилась.
Зашла мать, неся на руке поднос с дымящимися чашками. Присела рядом с Чармейн на диванчик, подала ей в руки отвар, затем предложила тарелку с пирожными в виде цветов и листьев. Она считалась мастерицей в выпечке сладостей, и Чармейн сразу выбрала себе розу с розовыми кремовыми лепестками и хрусткой корзиночкой.
Впилась в край, смакуя сладкий воздушный крем, вкус детства. На мгновение унеслась в те дни, когда можно было украсть с подноса пирожных и убежать в поля, вернуться только вечером, когда гнев родителей утихнет.
Отец странно смотрела на Чармейн, с ожиданием во взгляде. Та, чтобы спрятать неловкость, отпила пряного напитка с запахом мяты и лимонника.
— Ты уже встречала фейри? — спросил отец, нахмурив брови.
— Д-да, — залившись румянцем ответила Чармейн.
Он с матерью одобрительно переглянулись.
— И как они к тебе отнеслись?
Чармейн опустила глаза и поджала губы. Неужели родителям что-то известно?
— Никак, — пожала плечами Чармейн. — У них свои дела.
— И вы ни разу не разговаривали?
— М-м-м, несколько раз… Поприветствовали и разошлись разными путями.
— Не узнаю свою дочь. Неужели тебе не было интересно?
— Там много интересного.
Отец расстроенно стукнул кулаком по подлокотнику. Чармейн вздрогнула.
— Чтобы этого больше не было! Тебе нужно как можно больше узнать о фейри, а еще лучше подружиться с ними.
Он встал, подошел к окну, задернул шторы, хоть за стеклами просматривался живописный сад, а не улица.
— Мы должны тебе что-то рассказать. Лучше, если ты увидишь своими глазами.
Мать подошла к секретеру, потянула на себя дверцу и достала с полочки с писчей бумагой свернутый вчетверо листок. Подошла к Чармейн и протянула вперед с таинственной улыбкой на лице.
Чармейн развернула письмо.
— Да это же почерк Юстаса!
Отец довольно кивнул, а Чармейн просмотрела письмо с нехорошим холодком в желудке. Читать пришлось два раза, строчки сливались и прыгали.
«Дорогие отец и матушка,
Все мои чаяния вкладываю в это письмо в надежде, что оно попадет вам в руки. Четыре года скитался я по миру за гранью, пока нашел заветную пещеру и смог спрятать листок в одну из корзин с ванилью, любимой нашей матушкой. Как бы я целовал сейчас ее руки и просил прощения за то, что не был примерным сыном. А тебе, отец, поклонился бы в пояс и поблагодарил за науку, которую ты старался вбить в мою голову. Жаль, что не ходил за тобой гуськом как утенок за матерью и не учился твоей премудрости.
Мир за гранью жесток и опасен. Никто не проявил сострадания к одинокому путнику, когда очнулся я в синяках и обносках. Я направился к ближайшим огонькам в окнах, но был встречен спущенными собаками. Тут они голодны и охочи до человечьей крови. Невзгоды и лишения приписывались моих грехам и считались достаточным основанием не протягивать руку помощи.
Люди тут закалывают и съедают животных, рубят лес без меры. Нет у них договора, ни по отношении друг к другу, ни к природе. Они свободны, и в свободе своей страшны и велики. Построили стальные дороги, по которым грохочут и пыхтят черные великаны, перенося людей в дальние страны со скоростью вдвое больше птичьего полета. Города их обширны, как сотня Вирхольмов вместе, и жители могут соседствовать, но не знать друг в друга в лицо.
И все же умом и смекалкой им далеко до нас. Не грусти, матушка, я смог добиться должного уважения и богатства, но никогда не оставлял надежды вернуться домой. Меня судили по злому навету, и пусть та, по чьему лживому слову я стал бесправным изгнанником, горит в аду!
Ныне мне жизненно необходимо вернуться за грань. Уповаю я на вас, отец и матушка, промедление может убить вашего сына. Потому что поразила меня неведомая болезнь, перед которой лекари за гранью бессильны. Травы из нашего волшебного леса способны излечить любую хворь. Мое тело покрыто язвами, ночью охватывает жар, но духом не сломлен.
Я пробовал вернуться самостоятельно через пещеру, но белокурый фейри бдит на страже и не двигает завесу, если учуял живое. Я видел его своими глазами на этой стороне в урочный час. Если эльфийского короля не станет, то я вымолю прощение у Хозяина леса и воссоединюсь с вами.
С любовью,
Юстас»
Мир за чертой! Что он видел там? Про людскую жестокость она слышала много раз, по договору вернувшиеся могли говорить только об этом, но огромные города, пыхтящие великаны, вот бы разузнать поподробнее!
Чармейн отставила письмо и задумалась. Письмо ей не понравилось, и на душе всплыла мутная ряска, но родителям этого ни в коем случае показывать нельзя. Она улыбнулась, увидела, как одобрительно кивнул отец и заплакала мать.
— Чармейн, солнышко! — сказала она и обняла дочь. — Он сможет вскоре вернуться к нам, все зависит от тебя.
Чармейн сжала зубы, кажется, она знает, в какую сторону будет клонить отец, она тоже умеет читать между строк.
Тот прохаживался по комнате, то и дело двигал мелочи на каминной полке, почесывал седую бородку. Мать Чармейн достала платочек и тихо прикладывала к глазам, поглядывая на мужа.