Жена напрокат
Шрифт:
Кровать Ивана Ивановича подняли на пиленые чурки, синее одеяло заменили красным.
Он не мог сидеть. Лежал с полотенцем на лбу, меланхолично выбросив слабую руку поверх красного одеяла, а все подходили, преданно её тискали и говорили, говорили, говорили…
Каждый халат не забывал пригласить на встречу к себе по месту работы.
Закончились смотрины, Иван Иванович отчаянно швырнул мокрое полотенце за диван и – домой.
Дома ждал воз писем.
Ну да, от пионеров и пенсионеров, наиболее любопытной категории рода людского. Они допытывались, о чём Иван Иванович думал, бросаясь под непустой товарняк: о Матросове, о жене, о детях. Интересовались, как учился, что любил читать. Читал ли Мопассана в пятом классе и какое влияние тот оказал на отделку его характера.
Каждый конверт умолял осветить жизнь со дня рождения до великого броска, так как она, наверное, поучительна.
Вначале Иван Иванович рыцарски отвечал, мобилизовав на почту всех домочадцев. Пионерам писала дочка пятнадцати лет Люда, пенсионерам – бабушка. Их консультировали Иван Иванович и преддомкома.
Раз Люда, чуть не плача от обиды, показала отцу конверт с целующимися голубями.
Юный вертопрах изливал душу:
«Я не могу без вас дышать, Людуня! Вы, по статейке в газетке, очаровательны. Мне б вашу фотку».
Это признание явилось лишним пёрышком, от которого тонет судно.
Иван Иванович порвал первое письмо из своей героической почты и еле слышно клацнул зубами, предварительно откинувшись на спинку кресла.
Представляете, у него куда-то запропастился пульс.
19 февраля 1967
У всякого Филатки свои ухватки
(Рассказ фельетониста)
Трудно ползти с гордо поднятой головой.
«Кто лыка не вяжет, тот и лапти не плетёт!»
– Музыка облагораживает! – выразил я дерзкое предположение.
Директор музыкальной школы Эдуард Зудяков, имеющий в наличии опухшее лицо, свидетельство пренебрежительного отношения к закуске, весело рассмеялся. Потому что я сказал невероятную глупость.
Взгляды на музыку явно расходились.
Интервью не клеилось.
Тогда я сменил пластинку и полюбопытствовал о досуге и самочувствии Зудякова, зная, что он оставляет в ведомости автографов на два с половиной уха. [30] Но не все же двадцать четыре часа в сутки печёт он рубли. Когда-то и отдыхает.
30
Два с половиной уха – две с половиной ставки.
Как?
Утром он мечтательно и мучительно ждёт почту.
Письмо!
Он вожделенно вскрывает послание, пробегает первые строчки и уверенным руководящим шагом ложится на курс преподавателя Дудякова.
– Что делать с тобой, великий ты мой артист подгорелого театра? Ты что вчера залажал? [31] – патетически вскинул руку с конвертом. – Что же это за сольфеджирование? Вот…
Он уставился в письмо, запел угрожающим речитативом:
– «Мы, родители, уведомляем вас, товарищ директор, что нам очень больно видеть Якова Андреевича Дудякова на снегу. Они были выпивши и могли простудиться… У них, поди, в трубочку завернулись уши от холода…» Какая баркарола! Ты что, фигурист, [32] лошадиными дозами?
31
Залажать (муз.) – сыграть неточно, сфальшивить.
32
Фигурист – пьяный человек.
Дудяков принципиально изучает пол, повинно скребёт свой затылок.
Зудяков – свой.
Наконец Зудяков обрывает паузу.
– Такую фугетту оставлять нельзя. Действуй!.. Ну чего ни с места? Твой нешевелизм меня удручает… Две ноты крестом [33]
33
Две ноты крестом (муз.) – о примитивной, несложной для исполнения музыке.
34
Нульсон – полное отсутствие чего-либо.
35
Фёдор – половина бутылки спиртного.
36
Лабать (муз.) – исполнять музыкальное произведение.
37
Аллегретто (муз.) – умерено быстрый темп.
Дудяков готов занять на омовение жалобы хоть у Бога, хоть у учащихся. Кто даст скорее.
Искомая сумма находится.
Бедным родителям вечером снова больно.
«Фигуристов опять разносят по домам».
Непосвящённые могут от умиления расплакаться.
Надо же!
Как в Нежносвирельске почитают отцов музыки.
На руках носят!
А всё куда проще.
Музыкальные отцы хватили лишку и потеряли способность передвигаться по горизонтали. Их так и подмывает пасть трупами на землю. Между близкими и тружениками хитрого домика [38] разгорается конкуренция. Оттого, кто вперёд подоспеет, зависит, где проведёт музыкальная персона ночку. Дома или вне.
38
Хитрый домик – отделение милиции.
Если почта не приносит родительского сигнала, настроение у директора падает ниже некуда.
Тогда он подходит к первому попавшемуся сослуживцу мужского образца и тоскливо предлагает:
– Погрустим…
Это предложение выпить за счёт приглашаемого.
Мне рассказывали на вечере воспоминаний зудяковских странностей, разумеется, не для печати:
– Сидишь с ним по ту сторону столичной и грустишь. Щекотливый переплётишко. Идёшь с ним и дрожишь. Вот такой концертарий! Сам не пьёшь, а отказаться – Боже храни! Ну, если не собираешься больше работать, дело хозяйское… А если не планируешь устраивать проводы с музыкальным миром, то…
Как Дудяков ни отбояривался, но Зудяков своей властью навёл-таки его в понедельник, тринадцатого января, на грусть.
Хорошенько погрустили в ресторанчике.
Вышли на воздух.
– Сочини ораторию! – размажисто распорядился Зудяков.
В подстрочном переводе с музыкального это означает: купи бутылку.
Подчиненный был без финансов.
Зудяков сочинил сам и, болезненно соблюдая служебную дистанцию, сунул ораторию в дудяковский карман.
Кажется, пошли.
Тут весь горизонт заполнила собой жена Дудякова с ребёнком и распорядилась следовать мужу за нею в магазин.
Дудякову стало весело и он бездумно переметнулся в новый лагерь. При этом торжественно вручил Зудякову его ораторию с развёрнутым комментарием:
– Не хочу! Я как могу борюсь с этими проклятыми ораториями, а вы, извините, уводите меня от борьбы… Вы ещё за это, извините, ответите! – непослушным пальцем погрозил Дудяков и трудно откланялся.