Жена шута
Шрифт:
– Вы опасаетесь – или Идальго?
– Никакой разницы сейчас нет, кто из нас так полагает. Идальго прибудет сюда тоже, если еще не здесь. Надеюсь, мне удастся увидеться с ним и узнать последние парижские новости. Эти аристократы в их бархатных гостиных слишком много лгут. – Граф усмехнулся. – Впрочем, и я не лучше. За моего короля я буду лгать, лгать мягко и виртуозно, а вы, моя дорогая, поможете мне в этой лжи.
Ренар отвернулся от окна; косые лучи солнца резко обрисовали его силуэт.
– Я хочу просить вас об услуге, Колетт, – серьезно произнес Ренар. – В то время, пока мы в Париже, вы должны
– Вы еще и поэтому не хотели, чтобы я ехала? – эти слова заставили Колетт похолодеть.
– Да, и поэтому тоже.
– Простите меня, что пошла против вашей воли, – с раскаянием произнесла Коллет.
– Это прекрасно, что у вас есть своя, – вдруг улыбнулся Ренар, – терпеть не могу робких женщин, которые только и делают, что отмаливают малейший грех у смазливых духовников! Съела рыбку в пост – позор, отпустила шутку – виновата пред мужем, сказала, что подумала, – пожизненная казнь самой себя. Потому я и прошу вас, Колетт, прошу, а не приказываю: будьте осторожны, говорите о тканях, о танцах, о фруктах, о красоте невесты и благородстве жениха, но не вступайте более ни в какие разговоры, которые покажутся вам сомнительными. Если бы я мог… – Он запнулся, но затем все-таки продолжил: – Если бы я мог передать вам весь свой скромный талант лицедейства, ничего себе не оставив, с какой радостью я бы это сделал! Видит бог, в этом логове гиен притворство вам нужнее, чем мне, – а я обошелся бы глупостью.
– Ваша глупость, о которой вы говорите, – словно ваши доспехи, Ренар? – спросила Колетт, прищурившись.
Граф де Грамон немного помолчал.
– Глупость и слабость – это может сделать вас уязвимым при дворе, но может и дать вам силу, – проговорил он, будто нехотя. – Я научился красться в этих сумерках, а вас не хочу и не стану этому обучать. Слишком грязными становятся лапы.
– Вы такой Лис, – сказала Колетт, улыбаясь. – Теперь я наконец поняла, почему король Наваррский любит звать вас так.
– Только сейчас? – притворно удивился супруг.
– Раньше вы играли со мной, дорогой Ренар. А сегодня не играете.
– Думаете, вы меня разгадали, моя милейшая женушка? – теперь он откровенно смеялся. – Знайте, у меня осталась еще пригоршня лицедейства!
– Ах, при чем тут лицедейство! – воскликнула Колетт, немного уязвленная тем, что она хочет сказать Ренару нечто важное – а он не понимает. – Вы ведь… защищаете меня, помогаете мне.
– Это мой долг, дорогая супруга.
– Долг? – переспросила Колетт, и в памяти вдруг отчетливо проступило воспоминание о первой ночи после свадьбы – словно из мрака выступили резные узоры. – Когда ваш долг скажет вам делать это по доброй воле – тогда мы поговорим снова?
Молчание повисло между ними, тяжелое, осязаемое; затем граф подошел к столу, остановился перед Колетт и, наклонившись, взял ее лицо в ладони. Кончики
– Моя маленькая голубка, – тихо и ровно проговорил граф, – не нужно играть со мной, умоляю. Я бы пофехтовал с вами, но вы помните, что я дрянной фехтовальщик, а с дамами сражаться и вовсе никуда не годится. Если вы… можете убить меня, то мне остается лишь просить у вас пощады или хотя бы снисхождения, пока я не отдам другие долги. – Он наклонился еще ближе, его дыхание касалось губ Колетт. – Прошу, дайте мне отсрочку. И тогда мы поговорим с вами о долгах.
– Я ничего не…
Ренар поцеловал ее, и все, что Колетт хотела сказать, растворилось в этом отрезке времени, расстелившемся вокруг них; он целовал ее, и она приоткрыла губы, чтобы еще сильнее, еще лучше почувствовать его дыхание, и задохнулась, и вдохнула полной грудью, и почувствовала, какая кожа у него на ладонях. Перед глазами расстелилась темнота, вспыхнули костры…
Потом граф отодвинулся, снова впуская в мир Колетт гостиную, фрукты, солнце. Объемный, выпуклый блик горел на боку серебряной вазы с виноградом.
– Я отправляюсь отдыхать, – заявил граф де Грамон таким тоном, как будто ничего особенного не произошло, – и вам советую. Барон де Аллат отправился в дом своей семьи, а там наверняка знают все столичные новости. Он приедет к завтраку. После этого я расскажу вам о тех, кого нам предстоит встретить, и сообщу, чего ждать от каждого из них. Вы умница, Колетт, и я в вас уверен.
После чего вышел как ни в чем не бывало.
Колетт сидела, растерянная, прижимая к горящим губам ладонь, и рассерженно думала о том, что мужчин ей все-таки никогда не понять.
Глава 9
К себе в спальню она не пошла. Немного вздремнула на кушетке в гостиной нового дома, затем верная Серафина принесла книги и вышивание из захваченного с собою заветного сундучка. Колетт осведомилась о здоровье графа и узнала, что после утомительного путешествия его светлость почувствовал себя отвратительно и даже отказался от ужина, закрылся в спальне и велел не мешать ни ему, ни мигрени. Колетт провела вечер в одиночестве. Стежки ложились на полотно вкривь и вкось, в книгах внезапно исчез весь смысл. Колетт сидела, перебирая цветные нити, иногда снова пыталась читать и жалела, что не может заснуть. Когда стемнело, слуги принесли свечи и разожгли огонь в камине; Серафина мягко предложила хозяйке перейти в спальню, но Колетт отказалась.
– Позовите меня, мадам, когда пожелаете переодеться ко сну, – кивнула верная служанка.
Незнакомый дом исходил неведомыми звуками, все полы, все лестницы звучали по-иному, и совсем непривычно, с хрипотцой, отбивали четверти часы на колокольне ближайшей церкви. Слуги все еще не ложились; Колетт слышала их отдаленные голоса, шаги, звонкий девичий смех и густой мужской хохот. В саду, куда выходили окна гостиной, как и окна хозяйских спален, бродил ветер и шуршал листьями розовых кустов. Бог знает, у кого Ренар снял этот особняк, с его оленьими головами, старыми чадящими каминами и таинственными шорохами, – но как хорошо, что в Париже у Колетт есть место для ее одиночества.