Жена султана
Шрифт:
Ко мне каждый день под каким-нибудь предлогом наведывается Зидана; каждый день ей нужно распеленать Момо и пристально его рассмотреть. Она поднимает его и изучает маленькое тельце с очень странным лицом, потом хмыкает и уходит, не говоря ни слова. Она часто присылает подарки: жареные орехи, сладости, леденцы, а однажды, это я не забуду, блюдо засахаренной саранчи — но я не стану есть ничего, присланного Зиданой, я даже Амаду не разрешаю попробовать, хотя Нус-Нус мне и велел.
Не только Зидана странно смотрит на ребенка: мартышка тоже часто садится рядом, когда сын спит у меня на коленях, и глядит на крохотное существо с такой
Похоже, отсутствие султана несколько ослабило строгость установлений, касающихся гарема, потому что сегодня меня навещал сам великий визирь, Абдельазиз бен Хафид. Должна признаться, меня смущает его приход: я думала, не урезанному мужчине под страхом смерти запрещено смотреть на жен гарема, но он говорит мне, что пришел с почестями от имени султана и выражает желание осмотреть младенца. При виде Момо его, кажется, что-то озадачивает, и он спрашивает, можно ли увидеть ребенка без одежды — боюсь, я покорилась. Руки у него, у Абдельазиза, совсем женские; ладони мягкие, с жировыми подушечками, но под жиром — мышцы, и взгляд черных глаз визиря холоден и решителен. Я не доверяю ему, я уверена, что он пришел с дурными намерениями; даже Амаду он не нравится, тот скалится на визиря и повизгивает издалека.
Моя уклончивость не отвращает визиря; он приходит снова и снова, всякий раз принося дорогие подарки: горшочки благовоний, в которых много мускуса и ладана, куски сладко пахнущей амбры для ароматизации одежды, французскую люльку для младенца, сплошь покрытую золотыми листьями. Рассмеявшись ее нелепой вычурности, я пытаюсь отказаться.
— Ла, безеф, безеф, сиди! — я немножко выучила арабский. — Я миль… Красивая, но нет.
Но он настаивает.
— Это ребенок Исмаила, его надо чтить.
Он ненадолго умолкает.
— Ведь он — от Исмаила, так?
— Разумеется.
— Нет никаких сомнений? А то, — он извиняющимся жестом разводит руками, — ходят слухи.
— Слухи?
— О другом заинтересованном лице?
Я не понимаю его, о чем и говорю.
— Прости мне дерзкие речи, но я слышал, госпожа Зидана говорила, что невольник Нус-Нус к тебе неравнодушен.
Он пристально на меня смотрит и должен увидеть, как я потрясена. Я невольно краснею — меня заливает жаром, вина будто прямо написана на мне.
— Нус-Нус — достойный человек и добрый слуга императора.
— При дворе говорят иное. Говорят, что он ложится с тобой и что это его ребенок.
— Это ребенок императора, и никого другого. К тому же человек, которого ты упомянул, насколько я знаю, «урезан» и неспособен на подобные деяния.
На лице визиря появляется загадочное выражение. Потом он говорит:
— Я тебе верю, милая. Но Зидана — безжалостный враг, и промышляет колдовством. Если бы ты добыла мне доказательства ее порока, они стали бы твоей защитой и оружием против нее. Если хочешь уберечь себя и ребенка, разумеется.
В следующий раз он появляется неделю спустя. Одновременно с ним приходит маалема, принесшая охапку розмарина,
После того как он с извинениями удаляется, она говорит:
— Могущественный человек. Опасный.
— Знаю, он — правая рука Исмаила.
Она горячо качает головой:
— Правая рука повелителя Исмаила — это его правая рука, и только. Абдельазиз бен Хафид — кое-что совсем другое, и ему тут не место.
Могущественный. И опасный. Надо было запомнить ее слова. Возможно, английское воспитание помешало мне укорить визиря или бежать его общества. Я в самом деле боюсь Зиданы и была бы рада союзнику. По какой-то причине Момо великий визирь завораживает. Вскоре становится ясно почему. Визирь весь увешан драгоценностями. У него жемчуга на тюрбане, на кайме и полах халата мерцает золотое шитье; запястья и пальцы унизаны золотом, а на шее — множество церемониальных цепей, украшенных камнями размером с утиное яйцо. Каменья сверкают на рукояти его кинжала (выглядит он так, словно им и яблоко ни разу не очистили) и даже на носках туфель. Есть один изумруд, который мальчику особенно приглянулся, и однажды он хватает камень и не желает выпускать, как мы ни тянем, как ни упрашиваем и ни пытаемся отвлечь младенца. Когда его наконец отрывают от камня, он издает такой вой, словно ад отворился и вещает его устами. Абдельазиз пятится.
— Легкие у него хоть куда — и нрав тоже. Воистину он — сын своего отца.
Черные глаза буровят меня, пока я не отвожу взгляд.
В следующий раз он приносит Момо подарок — золотой перстень с печатью султана, с огромной жемчужиной в центре.
— Исмаил сам бы подарил его мальчику, будь он здесь.
Визирь надел кольцо на золотую цепочку, поскольку оно слишком велико для младенца, и вешает его на шею мальчику. Момо радостно хватается за новую игрушку.
— Он дарит такие всем своим сыновьям.
Абдельазиз наклоняется ко мне и похлопывает меня по руке.
— Зидане кольцо лучше не показывать, хорошо?
И подмигивает самым фамильярным образом.
Я отсаживаюсь от него и прячу руки в рукава.
— Ты очень добр, господин, — мезиан, мезиан, — но, может быть, лучше дождаться, когда император вернется из похода и сам одарит сына?
Визирь самодовольно улыбается.
— Милая госпожа. Исмаил, возможно, не вернется с войны с братьями еще очень долго. — Он делает многозначительную паузу. — А то и вовсе… Лучше запомни это, и о моем предложении не забудь.
— Но кто устоит перед такой огромной армией? Не думаю, что сам английский король смог бы собрать столько воинов.
— Английский король! — Абдельазиз фыркает.
Он презрительно машет рукой, словно отгоняя муху.
— Мелкий князек. Его отцу отрезали голову собственные подданные [9] . Что это за король? А сын был изгнанником, скитался без гроша в кармане, сперва жил из милости при французском дворе, потом при голландском…
— Правда, — ровно говорю я. — Однажды он гостил в моей семье в Гааге.
9
Имеется в виду Карл I, преданный суду парламента и казненный в 1649 году.