Жена султана
Шрифт:
Когда мы грузимся, он все еще в дурном настроении. В конце концов, он раздраженно поворачивается ко мне.
— Пригляди тут за всем, Нус-Нус: проследи, чтобы ничего не испортили и не разлили. Я вернусь до заката.
Он перебегает полосу песка, выхватывает поводья коня у мальчика, которому только что сам их вручил, проворно прыгает в седло (впечатляюще для того, кому за сорок) и галопом скачет обратно в город.
Один за другим наши ящики загружают в трюм. Я удостоверяюсь в том, что сундук Момо поставили так, чтобы к нему поступал воздух и было легко подобраться, когда мы выйдем
Солнце уже окрашивает облака над горизонтом в красный, когда бен Хаду возвращается — во главе странной процессии. Человек десять еле переставляют ноги под грузом двух огромных ящиков с решетками, за которыми видно какое-то движение. За ними следуют люди, ведущие… я сдвигаю брови. Быть этого не может. Но они подходят ближе, и мои подозрения подтверждаются: похоже, бен Хаду нашел и купил у кого-то из купцов, вывозящих товары из Танжера, пару берберийских львов и большое стадо страусов. Львы сонно глядят из своих темниц, как страусы (тридцать! я их сосчитал) пробираются мимо них на берег, высоко поднимая ноги с крупными коленями, осторожно ставят когтистые лапы, и их лысые головы потешно качаются на длинных шеях, а щегольские хвосты тревожно складываются и раскладываются. В саванне кошки и птицы — хищники и добыча, но здесь они сведены к простому грузу, грузу, для перевозки которого наш корабль не приспособлен.
— И куда мы их всех посадим?
Я почти вою, задавая этот вопрос.
— Уверен, ты что-нибудь придумаешь.
Бен Хаду неумеренно доволен своими покупками.
— Английский король никогда ничего подобного не видел, — заявляет он.
Теперь, раздобыв посольские дары, которые его устраивают, он в самом добром расположении духа.
Мы с каидом Мохаммедом Шарифом обмениваемся красноречивыми взглядами, а бен Хаду тем временем устремляется обживать свою каюту.
Прилив начинается с восходом полной луны. Я стою на палубе, глядя, как команда поднимает якорь, и мы идем мимо белых стен касбы, в бурное море. Я смотрю, как светлое лицо луны сияет сквозь облака, серебря их края и бегущие воды, и думаю об Элис.
Вскоре мы выходим в открытое море, бен Хаду и посольские чиновники ложатся спать. Я задерживаюсь, ссылаясь на непорядок с желудком, потом иду в трюм, вызволить Момо из заточения. Я планирую спрятать его в своей маленькой каюте: она размером со шкаф в покоях офицеров, но это благословение, которое я получил вместе с удачным возвышением. Я обустроил место под койкой, где маленький мальчик может спрятаться с куда большим удобством, — там есть не только постель, но и игрушки, чтобы его развлечь. И, разумеется, Амаду составит ему компанию. Стрекот обезьянки покроет любой звук, изданный ребенком, пока я хожу по кораблю, а ее присутствие позволит мне объяснить, зачем носить еду в каюту.
Я радуюсь своей удаче и предусмотрительности, пробираясь вниз; пока на трапе, ведущем к люку кубрика, мне не приходится отступить в сторону, чтобы пропустить встречного. В золотом свете моего фонаря со свечой глаза его сверкают, потом сужаются. Мгновение мы смотрим друг на друга, потом он уходит.
Я гляжу ему вслед, озадаченный и встревоженный, пока он не скрывается во тьме. Что за дело у Самира
Сердце у меня колотится, я спускаюсь по лестнице, хватаясь обеими руками, держа фонарь в зубах, и страшусь того, что могу увидеть. Один из львов, потревоженный светом, глухо рычит и выбрасывает лапу сквозь прутья решетки, когда я прохожу мимо — я замечаю, что кто-то подстриг ему когти, и гадаю, какому бедняге дали такое задание. Тем временем страусы загнаны, несмотря на недовольство команды, спящей по соседству, в оружейный трюм, единственное достаточно большое помещение; матросы очень жалуются на шум, вонь и кусачие клювы.
Решено, что, если нас остановят корсары, себя объявит бен Хаду, а если английский флот, их проводит сэр Джеймс, поэтому пушки нам не понадобятся.
Я нахожу свой сундук и рассматриваю замок. Его пытались вскрыть? На меди видны светлые царапины, но, возможно, с сундуком просто небрежно обращались. Внутри, однако, он выглядит так, словно в вещах рылись чужие руки, поскольку все разбросано в беспорядке. Я в ужасе вытаскиваю мешки со специями, выбрасываю головы сахара и соли, не заботясь о том, останутся они целы или разобьются, эти дары королю Карлу — или кому угодно.
— Момо! — в замкнутом пространстве мой напряженный шепот громок, как крик.
На мгновение я исполняюсь уверенности, что он умер, что валерьяна в сочетании с дурманом оказалась смертельна, потому что глаза его глядят на меня с осунувшегося и затененного лица не мигая. Потом он яростно чихает, и повсюду разлетается куркума.
— Нус-Нус! — он тянет ко мне ручки.
Согнувшись вдвое над бортом сундука, я нежно вынимаю малыша из тесного и зловонного убежища.
— Какой ты смелый мальчик. Как бы тобой гордилась мама, если бы видела тебя сейчас!
Я прижимаю его к себе, обняв, в нем — вся моя связь с нею; и он обнимает меня в ответ, я теперь — все, что у него есть в мире.
Только тут этот отважный ребенок начинает плакать. Я чувствую, как он всхлипывает, как содрогается его тельце, и у меня на глазах выступают слезы. Что мы делаем? Но поворачивать обратно уже слишком поздно: остается лишь стиснуть зубы и идти вперед.
В конце концов я ставлю его на пол и складываю все обратно в сундук. Поворачивая ключ во взломанном замке, я чувствую, как он ходит ходуном, поворачиваясь не с прежней точностью, и мысли мои возвращаются к бегающим, прищуренным глазам Самира Рафика. Что он искал? Что ему известно? Я думал, что самым трудным будет пронести Момо на корабль, но теперь понимаю, что наши испытания только начинаются.
На следующий день я иду искать бен Хаду и обнаруживаю, что он не покидал каюту, поскольку страдает от морской болезни. Медник всегда опрятен, он очень заботится о своей внешности; но сегодня его волосы, освобожденные от шелкового тюрбана, примяты и висят до плеч, а лицо серо и покрыто испариной. Возле его кровати стоит ведро, воняющее кислым; на столе остывает тарелка нетронутой еды. Глаза его обращаются на меня без всякого интереса.
— Уходи, Нус-Нус, ты, похоже, слишком хорошо себя чувствуешь.