Женевский обман
Шрифт:
— Простите, Верити, — кашлянув, перебил ее сэр Джон Сайкс, весьма уважаемый оксфордский профессор классической археологии и античного искусства. — Просто что-то здесь не так. Волосы еще можно было бы с натяжкой отнести к раннему шестому столетию до нашей эры, как вы говорите. Но лицо и живот — явно более поздняя работа. И если у коринфской скульптуры еще можно найти похожую мускулатуру бедер, то такие ноги и постамент я видел только в Беотии. И наука это неопровержимо вам подтвердит. С моей точки зрения, эта скульптура очень похожа на стилизацию.
— Ну, знаете ли, сэр Джон, мы с вами
— На самом деле, сэр Джон, я бы употребила здесь другое слово, — вмешалась в разговор Вивьен Фойл, профессор из Института изящных искусств при Нью-Йоркском университете. И, помолчав, убедившись, что ее слушают все, прибавила: — Свежак.
Слово прозвучало как приговор. Фойл без всяких намеков практически в открытую утверждала, что перед ними подделка, скорее всего выуженная из какой-нибудь захолустной мастерской. В душе у Верити все кипело, но она поняла, что спорить в данном случае бесполезно.
А собравшиеся продолжали забрасывать ее вопросами. Почему у постамента такой странный срез? Возможно ли предположить, что камень искусственно состарен при помощи щавелевой кислоты? И как это получилось, что такой исключительный образец обнаружен только сейчас? И должным ли образом было исследовано происхождение статуи?
Верити почти не слышала их — только шум ярости в ушах. С побелевшим как мрамор лицом она только кивала, улыбалась и пожимала плечами в тех местах, где это казалось ей уместным, и боялась открыть рот, чтобы не выругаться. Пытке этой минут через десять положил конец директор — видимо, заметил, что Верити того и гляди взорвется. Он объявил мероприятие законченным.
— Свежак? Я тебе покажу свежак, старая развалина! — злобно бормотала себе под нос Верити, ворвавшись в кабинет. — Соня!
— Я Синтия, — невозмутимо проворковала пиар-девочка.
— Да какая разница! Срочно свяжи меня по телефону с Фолксом!
— С кем?
— С Фолксом. Эрл Фолкс. Понятно? И мне плевать, где он сейчас находится! Мне плевать, что он сейчас делает! Просто свяжи меня с ним, и все! Достань мне его как хочешь! На самом деле я даже не хочу с ним говорить. Я хочу видеть его. Видеть здесь! Завтра!
Глава 6
Жирных китов прочными сетями игорного бизнеса Кицман отлавливал не впустую — его личный самолет был красноречивым тому подтверждением: белоснежные кожаные сиденья с позолоченной буковкой А на спинках; коврики из леопардовых шкур; полированная обшивка из красного дерева по всей длине салона, напоминавшая интерьер довоенных пароходов, и маленький стеклянный бар, светящийся изнутри голубым неоновым светом. Над дверью в кабину пилота висел фотопортрет самого Кидмана — белоснежная улыбка, роскошный загар, — смотрел он оттуда на всех свысока, снисходительно, словно африканский диктатор, прочно угнездившийся на нефтяной трубе.
Глубоко погруженный в мысли, Том сразу же плюхнулся на сиденье, отказавшись от выпивки, предложенной услужливой стюардессой, у которой подол мини-юбочки заканчивался примерно там же, где и нижняя
— До сих пор носишь? Ну надо же! — сказала она, тряхнув черными кудрями.
Он посмотрел на запястье, где красовался бранкардовский водонепроницаемый «ролекс» 1934 года выпуска. Часы эти он получил как памятный подарок от ФБР в награду за помощь в их самом первом деле с Дженнифер, хотя подозревал, что и выбор часов, и даже сама идея подарка целиком принадлежали не ФБР, а его напарнице.
— А что? Хочешь получить обратно? — спросил он с улыбкой.
Пять футов девять дюймов, стройная и гибкая, матовая смуглая кожа, светло-карие глаза с неизменным живым блеском и неизменный офисный «прикид» — черный брючный костюм и кремовая шелковая блузка. Сама она называла эту одежду «антиблудной»; «блудной» же у нее считалась одежда других женщин-спецагентов, которые предпочитали носить откровенно вызывающие шмотки и потом удивлялись, почему их только используют направо-налево, а по службе не продвигают. На самом деле у женщин в ФБР, не говоря уж о женщинах чернокожих, не было широких возможностей для карьерного роста. Приходилось цепляться за каждое задание. И все-таки Дженнифер сумела пробиться — проделала путь от мелкой сошки из отделения ФБР в Атланте до одной из руководящих должностей в отделе по расследованию преступлений, связанных С искусством. И это не было случайностью.
— Вообще-то нет. Если ты, конечно, не передумал.
— А что, должен?
— Нет, простоты какой-то… рассеянный, что ли.
— Да какое там «рассеянный»! Просто думал о сегодняшнем дне. — Том опять уставился в иллюминатор.
— О дедушке думал?
— О людях, которые были на похоронах. О своей семье. Вернее, о том, что от нее осталось. О том, как мало я, оказывается, знаю о них, а они обо мне.
— Ну, тебя-то, Том, трудно узнать хорошо, — осторожно заметила она.
— Даже тебе трудно? — Он повернулся к ней и улыбнулся с какой-то затаенной надеждой.
— Мне, наверное, труднее, чем другим. — В ее голосе прозвучал оттенок досады.
Том понимал, о чем она, хотя в последние годы они все-таки сблизились. А поначалу их связывала только работа, весьма хрупкие отношения и сплошное недовольство друг другом. И вот из такого малообещающего начала очень медленно и постепенно все-таки развились набирающие силу ростки доверия и дружбы. А уж из той дружбы, из того набухшего бутона, расцвело нечто большее, и эта взаимная симпатия не преминула проявить себя в один незапланированный, случившийся стихийно вечер.
А дальше были годы, были совместные расследования и множество возможностей вернуть к жизни те чувства. Но по какой-то неведомой причине (вы сами-то не пробовали влезть в его шкуру!) Том не проявлял инициативы, а Дженнифер чувствовала себя уязвленной. И все же пережитое оставило отпечаток в сердцах обоих — оно, как осколок боевого снаряда, глубоко засевший под кожей, ворочалось там всякий раз, когда они прикасались к кому-нибудь другому.
— Ну, как поживаешь? — спросил Том, нарочно уводя разговор от своей персоны.