Женись на мне (сборник)
Шрифт:
Но в этот день она немного задержалась в магазине. Купила еще пакет яблок, моркови, яиц… Сумка своей тяжестью оттягивала руку. На лестничной площадке Ольга Петровна остановилась и поставила все пакеты прямо на коврик перед дверью. Ключ затерялся в кармане среди мелочи, платка и использованных билетов, и она долго шарила по подкладке, прежде чем его отыскала. Вот наконец она вставила его в потемневшую, исцарапанную скважину разболтанного уже порядком замка (у нее единственной на площадке оставалась старая деревянная дверь), но вдруг обомлела. На коричневой масляной краске двери среди давно знакомых потеков и пятен вдруг явственно различались свежие царапины. Будто покорябал кто дверь ключом или, может быть, гвоздем… Ольга Петровна всмотрелась яснее. Забилось сердце. Вот они – знакомые очертания красных рыб. И контур банки. И угол стола. Дальше линии прервались, обрываясь и нисходя вниз, будто кто-то вдруг помешал закончить рисунок.
Ольга Петровна сделала шаг назад, подняла голову, посмотрела вверх в лестничный пролет. Тихо позвала. Почти шепотом:
– Сережа!
Никто не ответил, только где-то далеко на улице раздался протяжный и злой гудок автомобиля. Тогда она осторожно опять спустилась вниз на первый этаж и обследовала все пыльные и темные, но хорошо знакомые углы подъезда. У батареи, где висели почтовые ящики, валялся окурок. Она, даже не подумав о брезгливости, подняла его и внимательно осмотрела. Вообще-то Сережа не курил, но… Ничего, кроме двух смятых фантиков от конфет, также не было и в почтовом ящике. Настороженно внимательная она снова поднялась к своей квартире, втащила пакеты, прикрыла дверь (но не стала ее запирать) и пошла в кухню готовить цыплячьи окорочка. Недельный запас она разом выложила в кастрюлю, перемыла яблоки, крупными ломтями нарезала хлеб, вышла в коридор и уселась на маленьком стульчике ждать.
Он пришел. В половине первого. Крадучись, слегка только царапнул по двери. Мать встала навстречу и тихо, не включая света, открыла. Да, это был Сережа. В полумраке подъезда было не разобрать его лица, но его родной запах никогда не позволил бы ей обмануться. Сын к ней припал, будто упал, и она, не выдержав, вскрикнула:
– Миленький, что с тобой?
Он быстро оторвался от матери, молча поднес указательный палец к губам. Ольга Петровна втащила его в коридор, заперла дверь – на тот самый разболтанный замок, потом еще на один, запасной, и еще замкнула тридцатилетней давности цепочку. Только после этого она, нашарив выключатель, включила свет.
– Мамочка, только тихо!
Сережа стоял перед ней бледно-серый, худой, с коротко стриженными волосами, в драной телогрейке с чужого плеча, в испачканных и слишком коротких брюках. Узкий кадык сильно выделялся, как и раньше, на его почти детской, тонкой шее.
– Мальчик мой! Ты здоров? – Она почти с ненавистью стала стягивать с него эту враждебную, пропитанную чужой жизнью одежду. Он неловко ей помогал, как бы тоже стараясь быстрее освободиться от ненужной ему чьей-то чешуи.
– Сейчас, мой сыночек, сию минуту, подожди немного… – Она вдруг бросила его грязные брюки на пол и кинулась набирать воду в ванну. Потом она побежала в кухню, готовясь разогревать готовые уже окорока.
– Все будет готово… у меня все есть, я приготовила, я чувствовала, я знала… – Она то вытаскивала из ящика картошку, то вдруг кидалась в комнату за полотенцами.
– Мама, остановись! – Сын шагнул к ней почти раздетый, в одних трусах, и она, вдруг увидев, что трусы на нем тоже чужие, форменные, зеленые, вдруг не смогла сдержать дрожи на подбородке. И ухватилась за подбородок руками, сцепив зубы, готовая выслушать и принять все, что он ни скажет.
– Мне нужна другая одежда, – сказал сын. – Я заскочил переодеться и попрощаться. Я сейчас уйду. Я должен скрываться, бежать.
– Почему? – Она все не могла оторвать пальцы от подбородка.
– Мама, я сделал ужасное. Я убил.
– Боже мой! Деточка! – Она с остановившимися глазами обхватила его за шею. И тут же заговорила, стараясь словами как бы исправить, облегчить и оправдать: – Я не верю, что ты это сделал просто так! Тебя, наверное, мучили! Ты не виноват!
– Мама, прости, некогда объяснять. – Он пытался отнять ее от себя. – Этот урод был сволочь, козел… Я его ненавижу. Поэтому я его застрелил. Мама, не бойся! Я убегу! Я не могу в этой армии… Ты только дай мне переодеться. И денег немного… Ну, сколько есть… Я знаю, что много у тебя нет…
– Нет, так нельзя! – Она вдруг резко отпала от него и стала, удерживая его за плечи, жарко говорить ему прямо в лицо: – Сыночка, так нельзя! Ты не мог убить просто так! Надо идти в прокуратуру… Надо искать какие-то выходы! Мы будем искать справедливости! Я соберу все характеристики… Найду адвоката…
– Мамочка, милая… Какие характеристики? Какой адвокат! Ты просто не понимаешь жизнь. Где ты найдешь на него денег? Пусти скорей, мне надо собраться…
Она поняла, что сейчас он уйдет, и она останется без него навсегда. А его поймают и будут судить, а ее даже не пустят к нему и сделают из него военного преступника.
– Нет! Если уж прятаться, то я поеду с тобой! Одного не пущу! – Она лихорадочно соображала. – Поедем к тетке в деревню! В такой глуши, да еще у сестры твоего отца, тебя никто не будет искать.
Он, кружа по комнате, только покачал головой:
– Ну, что ты, мама! В деревне теперь каждый человек на виду. Сразу заложат. Или милиция сразу найдет. У меня же ведь нет никаких документов. Не в подвале же мне у тетки сидеть всю жизнь.
Она обрадовалась:
– Конечно, в подвале! Ты не беспокойся, я тебя все равно прокормлю! Несколько лет посидим, а потом как-нибудь… Потом уже забудут. Я в какой-то книжке читала… – Она говорила, сама себе веря, словно в бреду, – что какой-то предатель после войны в подвале сидел. Двадцать лет! Ну а у нас сейчас меньшего срока хватит.
Сын остановился. Серьезно посмотрел на нее.
– То был предатель. А я убил козла, но никого не предавал. И в подвале сидеть не хочу. Я попробую пробраться через границу. Сначала в Белоруссию или в Прибалтику, а потом куда-нибудь в Польшу… Мне все равно. Буду бродячим художником для начала. А потом как-нибудь куплю какие-нибудь документы. Я тебе обязательно подам знак. Ты только будь внимательна. Я тебе пришлю письмо с красными рыбами…
Она присела на диван, и ее брошенные руки устало повисли по бокам беспомощного тела.
– Это все фантазии, деточка. Это чепуха. Это совсем не годится.
Он уже доставал из шкафа свои прошлые вещи.
– Другого выхода нет. – Он улыбнулся ей своей детской улыбкой. – Может, ты дашь мне женское платье?
Ей пришел в голову яркий день, край стола, банка с прозрачной водой и лиловый цветок в горшке. Надо же, в Сицилии рыбы означают несчастье.
– Знаешь что? Куда ты сейчас пойдешь? Уходить нужно с рассветом. Когда откроют метро. Причем садиться не на нашей станции. Ты лучше помойся сейчас, потом поешь. Поспи. А в пять часов я тебя разбужу.