Женить нельзя помиловать
Шрифт:
— Мне жизненно необходимо найти яйцо феникса, божественные. Я знаю, что оно где-то в Дальне-Руссианском Пределе…
— А если знаешь, то чего спрашиваешь?
— …но я не знаю, у кого именно оно хранится, а Предел так велик и в нем так много жи…
— А ты так мал, и у тебя так мало вре… — передразнил парня Буйль. — Ладно, не дуйся. Ту, кого ты ищешь, зовут Степанида.
— Ты чего несешь, Буйли?! Яйцо у Стефании!
— А я говорю, у Степаниды!
— Ша! Будешь из себя умного корчить, когда будут спрашивать касательно твоего любимого живодера Павлоффа!
— Ученого!
— Все
— Может, тебе и лучше знать, но в Дальне-Руссианском Пределе ее знают как Степаниду!
— Божественные, божественные! — взмолился Бон. — Я понял. Но где мне ее искать?
— Ой, какой ты нудный! У Друзя спросишь. Тут ее избушку на гусиных лапках всякий знает…
— На раковых шейках! — вставил Магиотт.
— Братец! Ты опять?!
— Нет, это ты опять! Кто из нас отвечает?
— Я!
— А я?
— А ты потом!
— А я хочу сейчас!
— Нет ничего проще, божественные, — улыбнулась Глори. — Давайте мы просто зададим вам еще один вопрос.
— Ишь, какая шустрая! — возмутился Магиотт. — А ритуал, значит, побоку?
— А на воззвание при помощи Вещего баяна, значит, можно плюнуть и растереть? — поддержал его Буйль.
— А очередность ответов на людские воззвания среди богов, значит, нагло проигнорировать?
— А… а… а здорово!
— Необычно!
— Небанально!
— Нешаблонно!
— Спрашивай!
С трудом придав лицу серьезный вид, приличествующий общению с богами, Глори покосилась на сидящего в дальнем углу и совершенно очумевшего Ки Дотта и торжественно произнесла:
— Где скрывается Кенарей-разбойник?
— Ну что, братик? Хором?
— Ага. Три, четыре!
— В этом доме на чердаке! — слаженно гаркнули божественные близнецы. — Вау! Круто получилось!
— Ага! Улет! Ладно, пора нам. Вы в храмы-то все-таки заходите. Поболтаем! Пока!
— Счастливо!
В следующий же миг Друзь мятой тряпкой сполз с лавки и распростерся на полу. Видно, быть сосудом сразу для двух богов — штука не из легких, а когда они вдобавок одновременно пользуются твоим речевым аппаратом…
Мы тут же вскочили, но волхв уже открыл глаза и выдохнул:
— Ох, утомили! Помогите подняться, что ли… Когда мы с Боном осторожно усадили его на лавку, старик вытер рукавом пот со лба и поинтересовался:
— Ну что, господа, все выяснили?
— Не совсем, — прищурилась Глори. — Для начала скажите, по какой причине вы прячете Кенарея-разбойника в своем доме?
Вещий баян с громким стуком упал волхву на ногу.
— М-мм! — промычал Друзь, хватаясь за поврежденную конечность. — М-матрена! М-мать его!
ГЛАВА XIII,
Сын жены Друзя от первого брака — наводящий ужас на всю округу Кенарей-разбойник — на деле оказался самым обычным мужиком лет сорока, выглядевшим отнюдь не грозно. По крайней мере, когда сэр Шон именем князя Вольдемира категорически потребовал привести
— Пузо, значит, как пивной котел? — не без ехидства в голосе поинтересовался я у сэра Шона, когда знаменитый разбойник, потупив очи и смущенно тиская в руках шапку, предстал пред нами.
— И роста гигантского? — добавил Бон, оказавшийся выше Кенарея чуть ли не на полголовы.
— Ничего не понимаю! Эй ты, отвечай честно: кто ты такой?
— Дык эта… Илейка я, боярин, — пробасил тот. — А люди Кенареем кличут.
Эге, стало быть, тезка нашего «богатыря» получается?
— Разбойник? — продолжал допрос Ки Дотт. Детина вздохнул:
— Есть грех. Люблю с кистенем по дубраве погулять, купчишек потрясти. Верь, боярин: не корысти ради, токмо для развлечения.
— Об этом не мне судить, а Вольдемиру-князю, — надулся сэр Шон. — Поедешь со мной в столицу — ответ держать. Говорят, ты не только грабил, но и убивал изрядно.
Глаза Кенарея загорелись, ноздри раздулись, борода воинственно встопорщилась:
— Ложь! Не душегуб я! Дружки мои — Ванька Болото, Степка-Растрепка да Омеля-Царь — и впрямь иной раз купчин да хватов служивых под ребром щекотали, а мне нельзя!
— Вера, что ли, не позволяет?
— Заклятый он, — тихо проговорил Друзь.
— Как это?
Волхв обвел нас глазами, тяжело вздохнул и начал рассказывать.
Буйный нрав Матренину сыну достался в наследство от отца, лихого атамана Еремы. Из-за этой лихости, кстати, Матрена и овдовела: атаман, напившийся зелена вина до полного позеленения, решил на спор повторить подвиг былинного богатыря Чапая и переплыть широкую да бурную речку в полном доспехе. Очевидцы говорили, что в том месте, где Ерема пошел ко дну, круги на воде образовали надпись: «Летописец Фурманий — брехун!»
В то время будущему Кенарею было четырнадцать лет. Жалея неокрепшую психику подростка, Матрена скрывала от сына истинную профессию папы. Быть может, если бы Илюша не был твердо уверен в том, что Ерема — служивый человек, живота не пожалевший на службе великокняжеской, ничего бы и не случилось, а так…
Как-то раз, когда мать пошла в лес за ягодами, оставив сына дома колоть дрова, постучался в ворота какой-то странник: дай, дескать, молодец, напиться. Илья ему в ответ: «Вон колодец, вон ведро, доставай и пей на здоровье». Странник головой качает: «Негостеприимный ты, парень, неласковый — простой водой угощаешь, да еще и самому доставать велишь». Пожал Илья плечами, топор в колоду воткнул, принес из дома ковш кваса да ломоть свежего хлеба. Только странник опять рожу кривит: «Ай-ай-ай, совсем старших не уважает! Али ничего получше нет?» Вскипел Илья: «Да что ж тебе, окаянный, вина заморские подносить с пряниками печатными?» Тот ухмыляется паскудно: «Не откажусь. Батя-то твой, Ерема-разбойник, поди, много награбил, отчего ж с ближним не поделиться?» Илья хлеб с квасом — на землю, странника — за грудки: «Брешешь, пес! Никогда в нашей семье разбойников не было! Ну-ка, быстро проси прощения у меня да у родителя покойного, а не то…» «А не то что?» — нагло спрашивает тот. «А вот что!»