Жёнка
Шрифт:
– А может он выслужился, нынче княжеский титул и вовсе не по крови дают, - сказала одна женщина постарше, с первыми морщинками.
Бабы переглянулись да призадумались. А я быстрее мимо них проскочила, пока вновь не начали сплетничать. Неприятно, да куда ж деваться? И ни за что нельзя вступать в разговор - переврут все твои слова, а потом услышишь такие преувеличения о себе, что мама не горюй!
Увидала Бера издали, он здоровый, словно медведь, видно его хорошо. Вновь необычные чувства испытываю. Сердце чаще бьётся, дыхание изменилось. Что со мною творится? Кое-как удалось совладать с телом.
Мы сидели под деревом, я с подогнутыми под себя ногами. Пока мужнин брат ел, спросила про ночную вылазку, то и дело норовя потрогать ступни.
– Ты помалкивай. Но сама не вздумай из дома соваться, коли ещё такое случится. Толкни меня, - наставлял муж. Я кивнула. Что ж со мной не так?
– Люди могут злые языки распускать, что умом тронулась ты. Сам так бы подумал, коли не та баба.
Баба? Сердце ухнуло куда-то вниз. Неужто ещё одна жёнка будет? Ревную?
– Ты её нашёл?
– Да, отвёл куда надобно.
– А что с ней...?
– Уже не твоя забота то.
Поговорили, называется. Но прав он, что могу я? Тот, кто связал женщину, явно сильнее оной, хотя наши бабы в обиду себя не дадут. А меня, пришлую, вообще за человека считать не будут, ежели пойдут сплетни.
– Что с твоими ногами?
– он выгнулся, заглядывая через меня. Я попыталась спрятать под рубаху, да Бера се не остановило.
– Ночью стёрла, да?
– глянул на меня. Пришлось подтвердить его догадку.
Он выдвинул вперёд ноги, разгибая их, задрал подол, от чего я покраснела, взял в свои ладони мои ступни да принялся оглаживать, а я не знала куда себя деть от смущения. Вначале было больно, но потом ощутила холодок, бегущий от его рук. Он заставлял расслабиться, что я даже задремала. Очнулась от того, что голова вперёд стала падать. Подскочила, вырвалась из его рук да домой собираться стала.
Бер велел домой идти, не могу ослушаться его. Даже просто мужа не могу, а большака - тем паче. Проводил меня задумчивым взглядом.
Когдя я домой возвратилася, мне Голуба дала кружку молока выпить с дороги да велела идти ужин готовить. Большуха же едой для скотины пошла заниматься. Дети тоже при деле, Снежик корову пасёт, а Веснянка козочку. Младшенький Вран с мамкой везде ходит да помогает.
После того случая мы с Бером почти не разговаривали, а ноги меня боле не беспокоили. Я просто забыла про них и про боль. А когда вспомнила, на ногах и следа не осталося. Лишь новые натоптыши. Общались в основном по необходимости. От сего было очень грустно. Он больше не шутил со мной, был предельно серьёзен. Вечерами, когда я не падала от усталости едва ли не сразу после ужина, потому что после хвори не окрепла ещё, а жаловаться я не могу, мы общались всей семьёй. Кто-то что-то рассказывал про себя или детки интересовались, а мы -- взрослые - отвечали. Я помнила свою жизнь до замужества, вот и рассказывала о ней.
Я чувствовала себя частью сего семейства, словно мы двумя роднями вынуждены были делить дом и обязанности. Но женой Бера я себя не ощущала. Хотя, глядя со стороны, можно было даже подумать, что мы одна большая семья, с двумя жёнами, общими детьми, каждый со своим прошлым. А у меня прошлого с другим мужем словно и не было... От сего накатывала тоска. Вроде был человек, и вроде нет, во всяком случае в моей жизни. Я себя мучила угрызениями совести, ведь нельзя же так...
Дети были разделены между тремя взрослыми. Ко мне была приставлена Веснянка, она помогала мне с готовкой и на грядках. И всё бы ничего, я понимала, что так надобно, хвалила её, но помогала исправить, ежели не выходило. Но часто приходилось переделывать тайком её работу, да и давать распоряжения, объясняя свои действия и причины, всегда сложнее и дольше, чем самому сделать. Потому уставала от сего даже сильнее, чем от самой работы. Когда Голуба занималась льном и крапивой для тканей, дочурка вовсю маме помогала, тогда я за работой, можно сказать, отдыхала в такие мгновения. Снежик находился то с отцом в поле, то с матерью с живностью возился, то был на посылках, не говоря уж о выпасе. Ну а младшенький Вран всё время при матери, заботился о ней, чем мог угождал, но маму из виду не отпускал, по причине сей Голуба была привязана к дому, хотя иногда ходила на реку стирать, тогда мне младшенького поручала. Он уже хорошо говорил, всё было понятно, и я пристраивала его к своим делам.
Меня дети называли мамой Василисой, Голубу же - просто мамой.
В селе разные слухи были, часть из которых я уже слышала, а другие приносили домой дети, от своих сверстников. Как выявилось, не один Бер такой был, из нашего села ещё несколько мужиков получили по второй жене. Уже позже довезли, не со мною. Сёл разорено было множество. Ну а сплетничали в основном бабы, что одни у мужа были. Вот и Снежик раз спросил, по очереди отец с нами спит или как?
– Ещё услышу такие разговоры, отцу скажу, не думаю, что он пропустит мимо ушей, - в самом же деле, не мне ведь наказывать чужих детей. Всё же всё, что казалось пригляда и всего остального, я вопринимала их как чужих, словно нянька их, что с меня три шкуры спустят, ежели что. Они мне теперь кто, пасынки да падчерица? Вот пусть Бер и разбирается. Хотя детки были хорошенькие и постепенно я начинала их впускать в своё сердце.
Снежик то ли испугался моих слов, то ли сообразил, что нечего трепаться, но больше в семье я не слышала сплетен. И то ладно.
Муж на пару дней пропадал. Являлся не выспавшийся и с синевою под очами. Неужто пьёт? Пришёл как-то под утро да завалился спать. Я забеспокоилась. Голуба попыталась растолкать его, как сама встала, да без толку. Бер так и не проснулся, как бы Голуба ни будила его. Даже колодязной водой обливала, а мне пришлось прибирать лужи.
Встал он лишь на следующий день, как солнце поднялося высоко, уже когда дети ушли пасти живность. Бодрый и словно ничего и не было. Голуба за скалку ухватилася да как шандарахнет рядом с ним об стол. Второй удар он ловко перехватил да раскрошил орудие в руках, показав свою силищу и вставая из-за стола. Ой, я уже боюсь... Вран в рёв, большуха в лице переменилася да стала отступать, затем, надув губки, отвернулася и кормить мужа не стала, уйдя из дому да прихватив с собою младшенького.
Мы остались вдвоём дома. Спросить или не стоит на рожон лезть?
– Бер, извини, может и не моё дело, но ты пил?
– Что?
– муж так и сел на лавку, растерявшись. Неужто огорошила?
– Тебя двое суток не было, а потом пришёл без лица, завалился спать.
– Нет. И никогда не беру в рот ничего хмельного. Пример отца перед очами.
– Тогда объясниться не хочешь? За себя говорить не буду, а Голуба переживала.
– По делам ходил. По нашим с тобою, - да так глянул, что поняла, о чём он. Про женщину ту глаголит.
– Допрашивали меня и прочее. Вот и не было. Да и не спал двое суток, притомился.
И что тут сказать? Спросить, как дело двигается? Постойте, допрашивали? Знать, Бера подозревают? С другой же стороны, а кого ж ещё? Он вообще в другом селении живёт. Так, мимо проходил, влез в чужой дом, а там женщина связанная. Решил помочь? Да уж, со стороны и я б не поверила. Почувствовала себя виноватой. Из-за меня все беды. А муж расхлёбывает.
– Тебя подозревают в преступлении?
– Подозревали да отпустили, обещали присматривать. В деле много неясностей, да и показания женщины есть, разбираются покамест.