Жёнка
Шрифт:
– Цветочек?
Боль прошла, раздался шёпот.
"Иди на восток. Пешком."
Я встала и пошла в ту сторону, где утром вставало солнышко, успев схватить Бера за руку и потащив за собой.
Шла сквозь луг, раздвигая руками траву, порой крапиву. Шли долго, уходя в сторону леса. Руки тысячами иголочек пекли и чесались, а я всё шла и шла. Бер попытался выйти вперёд, но я не позволила.
"Стой. Шаг влево, два шага вперёд."
Перед взором открылась пара окровавленных тел. И у меня подогнулись ноги от вида крови.
– Ты знаешь их?
– спросила у мужа.
– Знаю.
"Присядь."
И я выполнила приказ, не отпускаю руку Бера. Он понимал меня без слов, словно ощущал каждое моё движение, каждое чувство. Над головой просвистела стрела.
"Берите женщину и обратно к лошади."
– Что?
– спросил муж.
– Берём её, и тем же путём идём обратно, не высовываясь, - слова дались с трудом, словно во рту всё высохло и каждое слово отдавалось болью в горле.
– Я сам возьму, а ты возьми мою сорочку, да дорогу показывай.
Я выполнила указания, стараясь не глядеть на кровавое месиво, которое заметила вместо лица, окидывая женщину первым беглым взглядом. Она была ещё жива, как сказал муж. И мы полусогнутые пошли назад, дабы не высовываться из травы. След в след. Бер согнулся в три погибели, чтобы ни он, ни его ноша не показывались на поверхности моря из растений, да и я шла пригнувшись, ощущая, куда следует ступать.
Нас ждала гнедая кобыла, Бер погрузил тело женщины перед седлом, сам вскочил в него, а меня пристроил сзади.
– Бер, где книга?
– мне показалось се важным. Ведь там рисунки нашей семьи.
Он спустил меня проверить. Книга была в седельной сумке, особенно я проверила рисунки. Застегнула ремешки и вскарабкалась обратно, не без помощи мужа. Мы поскакали галопом.
Пока ехали, на меня нахлынули чувства. Ужас происходящего, каким же зверем нужно быть, чтобы сотворить такое с людьми? Живот стиснуло и я, свесившись вернула земле только что съеденный обед. В душе росли страх, негодование и боль. За что? Ведь никогда доселе не чинили такого люди.
Случались в и хороших семьях такие вот выродки. Тогда из изгоняли из поселений, оставляя тавро на лице. И не смел никто приютить их. А коли нападали они на людей, тогда объявлялась охота и их травили, словно охотники зверя. Се было страшно, но не так, как за своих близких. Тебе ведь не делали зла, а как ты смеешь. Тебе подарили твою жизнь, но ты и ею не смог распорядиться, как следует. А после изгоев перестали изгонять, отправляя на каторгу. Каким же бессердечным нужно быть, чтобы причинять вред людям?
И что дальше? Бер наверняка отправится за военными, ведь сейчас они вершат правосудие, поскольку война. И вновь попадёт под подозрение. Ведь он нашёл тело женщины. И скорее всего не скажет ни слова про меня.
– Бер, что же делать. Давай я признаюся, я не хочу, чтобы тебя вновь допрашивали. А коли посчитают, что се ты сотворил?
– Нет. Ты молчишь как рыба, пока я не разрешу. Я имею полное право запретить тебе говорить. И я тебе запрещаю. Ты никому ничего не скажешь. Я сам разберусь.
– Но ведь...
– Василиса!
– он повысил голос. Возражать было нельзя, не время и не место.
– Прости.
– Кому се было нужно? Зачем?
– Не знаю, следствие не по моей части. Я не располагаю всеми данными, не мне и судить. Коли узнаю что, скажу тебе, ежели посчитаю нужным.
Вот и весь разговор. Но он прав, не женское се дело, об убийствах сказывать да расспрашивать. Опасность есть, я о сём ведаю, сего достаточно.
Через два часа мы были у дома ведуньи, которая, по словам Бера, меня лечила.
– Бер, отравляйся за воеводою, быстро, она долго не протянет, - передала я слова шёпота в моей голове.
– Сожги вкладыш, - прошептал муж, чмокнул меня в губы, протянул книгу и вскочил в седло.
Мы с ведуньей Богданой -- замужней женщиной лет тридцати, с лёгкими морщинками вокруг голубых глаз, круглым лицом, чуть припухлым на конце носом - обмывали раненную (точнее она обмывала, а я лишь следовала её указаниям принести-отнести, что-то сделать), я кинула вкладыш в топку печи, пока ставила в очаг воду греться. Было жаль расставаться с рисунками, но се было небезопасно. А ежели бы Бер потерял их... Нас бы тут же нашли. Детей, меня, и его. Ведь мы стали свидетелями убийства. Раньше я не боялась, а сейчас уже начинала паниковать. А ежели придут за нами. Муж ведь не может быть с нами постоянно?
Надо было хотя бы перетянуть раны, а может и зашить. Но я отмечала лишь краем сознания, думая лишь о муже. Как он там? Надеюсь, что погони за нами не было. Ежели честно, за девушку я особо не переживала. Она не переживёт сегодняшней ночи, я была уверена. Беспамятство помогало ей не страдать, во всяком случае, внешних признаков переживаний не было. А вот муж... О, как я уже заговорила. Неужели, наконец, признала его своим мужем?
Раны были серьёзными, задето было лёгкое, трахея, желудок, как сказала мне Богдана.
– Её насиловали?
– спросила я. Ведунья осмотрела девушку, а се была именно она, потому как волосы собраны в одну окровавленную косу, что я заметила лишь сейчас, потому как вначале не могла смотреть на лицо девушки, точнее на то, что от него осталось. Богдана кивнула.
Во мне всколыхнулся протест. Твари! Кто се сделал? Меня затопила грусть невыносимая. Она ведь молодая совсем, не знаю, кто был вторым человеком, но скорее всего возлюбленный. Сколько ж жестокости надо, чтобы так уродовать лицо? Причём можно было бы понять, коли нельзя было б узнать девушку, но раны были такими, что опознать не составляло труда.