Женщина и обезьяна
Шрифт:
Адам никогда не видел, чтобы его обезьяна шла на двух ногах, и, разумеется, не видел её в длинном пальто и в фетровой шляпе. Поэтому он не имел ни малейшего представления о том, какой очеловечивающий эффект может оказать на животное одежда и вертикальное положение. Однако если бы его рассудок хотя бы частично сохранился, он бы подумал об Эразме. Но рассудка у него не осталось, не осталось связи с окружающей действительностью, он находился где-то, где обезьяна даже не существовала. Он пребывал в дьявольском царстве ревности. Он видел свою жену и двух её любовников, двух существ, весь вид которых говорил о полном отсутствии утончённости,
Чтобы ничего больше не видеть, он отступил на два шага в глубь комнаты. Поэтому не увидел, как Эразм, Маделен и Джонни вышли из парка через маленькую дверь в стене. Он вообще больше ничего не видел вокруг себя. Его внимание переключилось внутрь, и там он обнаружил, что тот Адам Бёрден, которого, как ему казалось, он давно и хорошо знает, — уволен. Над ним и сквозь него далее в ночь с грохотом проносились стада бешеных слонов и заколдованных свиней. Он стоял и не мог пошевелиться, и только когда снаружи начало светать, а его внутренний вопль затих и сменился неким подобием омертвения, он смог сделать несколько шагов по комнате и взять в руки телефонную трубку.
14
Лондонское Датское общество находится на Найтс-бридж напротив Гайд-Парка. Сюда Маделен и прибыла в одиннадцать часов утра, и она была не одна. Перед собой она катила инвалидное кресло с пожилой дамой, закутанной в большой плед и защищённой от солнца чёрной шляпой с вуалью.
То, что Маделен оказалась именно здесь, получилось следующим образом. Ранним утром, после ночи, проведённой в фургоне Джонни, на стоянке в отдалённом предместье Хэмел-Хэмпстед, к северо-западу от Лондона, Маделен по радио услышала, что на неё объявлен розыск.
Никто из четырёх обитателей фургона ночью не спал. Не произнося ни слоез, ничего не предпринимая, если не считать того, что Джонни дважды вставал, чтобы сделать чай, они в молчании наблюдали, как проносится мимо ночь, словно они были командой, а фургон — пересекающим океан кораблём, и пребывали в уверенности, что на рассвете увидят землю. Когда рассвело, Джонни, как обычно, настроил свой приёмник на полицейскую частоту. В ту минуту, когда он услышал, что прозвучало имя Маделен, он немедленно забился в угол кровати, словно дикий зверь, учуявший приближение загонщиков.
Маделен же, напротив, не выказала никаких признаков удивления или страха. В тот момент, когда по радио начали передавать сообщение о розыске, она занималась тем, что сбривала шерсть с лица Эразма, и спокойно продолжала этим заниматься, пока читали текст сообщения. В это утро она была преисполнена уверенности и надежды.
Она уповала не на публичную справедливость, поскольку ей никогда не случалось убедиться в её существовании, она надеялась на нечто лучшее. Маделен полагалась на закон джунглей. Обстановка, в которой она росла, семья, школа и брак, всё это регулировалось неким социальным соглашением, которое, естественно, так же как и биологический закон джунглей, представляло собой не всеобщую свалку, а, наоборот, было регламентированной очерёдностью клёва, которая с минимумом внешних конфликтов закрепляла индивидов на их местах на ступенях иерархии. Гражданское законодательство было частью этой структуры, а Вашингтонская конвенция — частью этого законодательства, и план Маделен просто-напросто состоял в том, чтобы заставить ветеринара засвидетельствовать, что обезьяна подпадает под эту конвенцию, и с этим свидетельством она пойдёт к инспектору Смайлсу, затем конвенция начнёт действовать — и будет восстановлен старый порядок.
Что после этого произойдёт с ней самой, она не знала. Но она не строила никаких иллюзий. Прежняя её жизнь была существованием в пределах экологической ниши, в биологическом отношении — чрезвычайно адаптированное в процессе эволюции существование, приспособленное к брачному безделью и выполнению светских обязанностей. При таком существовании все виды, приспособившиеся к определённой среде, будь то животные или люди, становятся чрезвычайно чувствительными к переменам.
Её надежда в это раннее утро относилась к её окружению. Для самой себя она ничего не ждала. Безучастно она дослушала сообщение по радио. Потом протянула руку к телефону.
Ветеринар-одонтолог не представился. Он только хрюкнул в телефонную трубку, и уже по этому звуку Маделен поняла: что-то не так.
— У меня здесь обезьяна, — сообщила она.
— Вас разыскивают.
— Вы единственный, кто может это сделать…
— В Лондоне двадцать врачей, которые могут это сделать. Почти так же хорошо.
— На Мясном рынке говорят о вашем мужестве.
На другом конце провода стало тихо. Когда врач снова заговорил, голос его был совсем тонкий, так что Маделен на мгновение показалось, что она говорит с другим человеком.
— Я могу потерять работу.
Маделен была воспитана в уважении к слову «нет». Ещё несколько недель назад она бы вежливо попрощалась и признала своё поражение, села бы рядом с Джонни, смирившись с неизбежностью катастрофы. Или, вернее сказать, несколько недель назад этот разговор не мог бы состояться. Но у той Маделен, которая сейчас держала телефонную трубку, больше не было никаких определённых воспоминаний о том, что было несколько недель назад, и мысль о том, чтобы сдаться, не приходила ей в голову.
— Вам всё равно остался один год, — сказала она.
Молчание врача было полно неуверенности. Маделен чувствовала, что он колеблется, не зная, что делать. Тогда она решила последний раз подтолкнуть его.
— И потом ваша научная репутация, — заметила она.
— А что с моей научной репутацией?
— Когда все узнают об этом разговоре. Что вы отказались помочь. После того как увидели рисунок зубов. Не знаю, что скажет Институт. Но на Мясном рынке будут говорить об этом много лет.
— Вы не работаете на Мясном рынке. Вы жена Вердена.
Маделен ничего не ответила. Она знала, что добилась того, чего хотела.
— Миссис Верден, — спросил врач, — только между нами, езм никогда не бывает страшно?
— Всегда.
— Вы понимаете, что розыск на вас объявил ваш муж?
— Это недоразумение. Такое случается в лучших семействах. И не могли бы вы называть меня Маделен?
— Спасибо, — сказал врач. — Меня зовут Фиркин. Где мы это сделаем?
Раньше Лондон казался Маделен бесплодной и бедной возможностями пустыней. Теперь, когда она утратила свой привычный мир и свои права, когда у неё уже более не было своего места в жизни города, он казался богатым и полным хаотических случайностей. Закрыв глаза, она подняла голову, открыв своё сознание тем источникам вдохновения, которые всегда находятся для того, кто ищет, и через мгновение она почувствовала запах воды.