Женщина, которую нельзя забыть
Шрифт:
Она снова попыталась встать. Каллен не дал ей этого сделать.
— А сестры? У тебя есть сестры?
— Я — единственный ребенок, — коротко ответила она.
— Счастливица.
— Нет, это не так. — Слова вырвались сами собой. — То есть, это должно быть приятно иметь родных братьев и сестер.
Каллен усмехнулся.
— Родных, да? Ну, что ж, ты назвала их лучше, чем называю я по временам. Особенно братьев.
— Сколько у тебя братьев? — Не то чтобы это имело какое-то значение. Его жизнь
— Двое, и еще три сестры-сорвиголовы.
Марисса приподняла брови.
— Сорвиголовы?
— Да. Их интересуют футбол, бейсбол, американский футбол. Моя мать всегда говорила, что местный травм пункт из-за нас не запирался на засов.
У Мариссы вырвался короткий смешок.
— Ну вот, — мягко произнес Каллен, — видишь? Ты умеешь смеяться. А то я уже начал сомневаться в этом.
— Каллен, действительно…
— Почему у тебя такое серьезное лицо?
Потому что я думаю, я думаю…
— Марисса. — Его улыбка была ласковой. — Марисса. — Он провел по ее щеке рукой, провел пальцем по губам. — Неужели ты здесь так несчастлива?
— Сеньоре нужна забота. — Появившаяся в дверях экономка испепелила Каллена взглядом. — Вы думаете, что достаточно сделать ее вашей женой, но это не так. Вы оставляете ее одну на целый день. Позволяете ей плакать, не разговариваете с ней…
— Плакать? — переспросил Каллен, глядя на Мариссу.
Консепсьон покраснела, повернулась на каблуках и вышла.
— Извини, — пролепетала Марисса. — Пожалуйста, не вини ее. Она сказала, что у нее осталась дочь моего возраста в Мексике. Очевидно, Консепсьон испытывает ко мне материнские чувства.
— Плакать? — снова переспросил он.
Марисса подняла подбородок.
— Какое это имеет значение?
Каллен схватил ее за плечи.
— Ты с ума сошла? Экономка знает, что моя жена плачет, а я не знаю об этом? Почему ты плакала?
— Я сказала тебе. Это не имеет значения.
Его губы вытянулись.
— Из-за меня.
— Нет. Мы должны были пожениться. Я просто с трудом привыкаю к своей новой жизни.
Ее голос дрожал. Она привыкала к новой жизни, к жизни, которую он не пытался скрасить.
Боже, какой он был дурак!
Каллен сквозь зубы пробормотал выразительное ругательство.
— Подожди здесь, — нахмурился он и вышел из комнаты.
— Нет! Каллен…
Марисса вздохнула. Ее плечи поникли, и она тяжело опустилась на ступени.
Надо же было расплакаться перед этой женщиной в первый день ее жизни здесь! Она проснулась в незнакомом месте, была так растеряна, что ей показалось, что это дурной сон.
Всю ночь она лежала не в своей постели, не в своей комнате и ждала, когда откроется дверь. Ждала, когда ее муж войдет к ней. Войдет, чтобы обнять ее, поцеловать и показать, что из их брака может
Она убеждала себя, что не хочет, чтобы он ее целовал, касался ее. Но это было ложью. Когда он касался ее, все менялось. Ее страх, ее унижение, которые она чувствовала в его присутствии, все это исчезало.
Ей нужно поговорить с мужем. Так думала она той длинной ночью. Настало утро, первое утро их совместной жизни. Она скажет Каллену, что все обдумала, и решила, что он был прав.
Если они хотят, чтобы из их брака что-то получилось, они должны сделать хотя бы шаг навстречу друг другу.
Она поспала немного, рано проснулась, приняла душ, высушила волосы и причесывала их до тех пор, пока они не легли за спиной темными тяжелыми волнами. Потом она достала из чемодана шелковые брюки на резинке и надела их, затем натянула черную хлопковую футболку. Наконец она глубоко вздохнула и вышла в холл.
Ступила в свою новую жизнь…
Одна.
Женщина на кухне просто сказала, что ее зовут Консепсьон, и посмотрела на ее живот таким выразительным взглядом, что Марисса покраснела. Потом она передала ей записку от Каллена. Записка была такой же краткой, как и приветствие экономки. У него была назначена встреча, которую он не мог отменить. Он увидит ее за обедом.
Встреча, которую не можешь отменить, да еще жена, о женитьбе на которой ты уже пожалел. Даже мужчина, который хотел поступить правильно, в конце концов приходит к убеждению, что ошибся.
Марисса смяла записку в руке.
— Сеньор говорит, что вы его жена.
Марисса кивнула.
— Да, — автоматически сказала она по-испански. Она вспомнила, что ее мать говорила на этом языке. — Я — его жена.
Лицо Консепсьон смягчилось.
— Вы мексиканка?
Марисса посмотрела на экономку.
— Я — ничто, — прошептала она, и слезы побежали по ее щекам.
Если бы она только не заплакала тогда. Если бы она только сохранила самообладание. Она никогда раньше не срывалась. Никогда. Даже когда мать говорила ей обидные слова. Даже когда доктор в больнице сообщил ей, что она беременна, а потом она подписала бумаги, в которых говорилось, что она уходит из института, оставляет все, о чем мечтала.
Со злостью Марисса провела тыльной стороной ладони по глазам. Дура, дура, дура. Почему она плакала в первое утро своего замужества? Почему она плачет теперь? Почему для нее имеет значение, что Каллен делает или не делает?
— Пошли.
Марисса посмотрела вверх. Каллен стоял на верхней ступеньке лестницы. Он сбрил свою утреннюю щетину.
— Пошли? — без выражения сказала она. — Пошли куда?
Он спустился, взял ее руки в свои, нежно поднял ее на ноги и улыбнулся. Этой улыбки было достаточно, чтобы у нее на глаза навернулись слезы.