Женщина-сфинкс

Синявская Лана

Он плюхнулся обратно и продолжил совсем другим тоном:

– Точнее, охотник за редкими книгами.

– Вы не ученый, так я и думала! – продолжала придираться Анна.

– Я разбираюсь в антикварных изданиях получше некоторых академиков, барышня, – заверил он. – Такие знания – мой хлеб.

– Сашка – настоящий аристократ мира букинистов, – пришел на помощь другу Макс. – Его услуги стоят очень дорого.

С большой неохотой Анна достала сложенный вчетверо листок с книжной полки. Пока он читал, девушка пристально следила за его лицом, но оно оставалось бесстрастным. Только глаза бегали туда-сюда по строчкам. Дойдя до конца, он аккуратно сложил листок и отложил его в сторону.

– Ну, что это такое? – не удержавшись, спросила Анна.

Он усмехнулся и с чувством продекламировал:

– Let the bird of loudest lay,On the sole Arabian tree,Herald sad and trumpet be,To whose sound chaste wings obey.

Это

вы имеете в виду?

Анна пораженно молчала. Снежко прочел злополучные стихи по памяти, не заглядывая в бумажку!

– Во дает! Шпарит наизусть! – восхитился Макс, не почувствовав подвоха.

– Ничего экстраординарного, – фыркнул Александр. – Стихи великих поэтов сейчас модно декламировать.

– Великих? – нахмурилась Анна и покраснела. – Вы кого имеете в виду?

Саша взглянул на нее снисходительно:

– Это Шекспир, барышня! – Он повернулся к Максу. – Твой розыгрыш не удался, браток. Решил меня подловить? – подмигнул другу Саша. – В следующий раз выбирай кого…

– Это не розыгрыш, – перебила его Аня. При упоминании имени Шекспира она моментально вспомнила скомканный листочек в скрюченных пальцах мертвого профессора, но потом ей стало очень стыдно и очень плохо. – Эти строки приснились мне во сне, и я клянусь, что понятия не имела, что это такое, – продолжала она, с трудом удержав слезы.

– Да будет вам, Аннушка, – растерялся парень. – Возьмите любое полное собрание сочинений Великого Барда и сами убедитесь, что его завершает данная поэма «Феникс и голубка». Макс, это что, не шутка, что ли?

Макс отрицательно покачал головой.

– Да боже мой, братцы! – всплеснул руками охотник за книгами, увидев его расстроенное лицо. – Давайте я вам докажу. У вас есть Шекспир? Желательно, сонеты или, еще лучше, сборник.

Макс бросился к книжным полкам. Тем временем Яся спросила:

– Если это такая распространенная и широко известная поэма, то почему она так заинтересовала Чебышева? – Снежко не успел ничего ответить, к ним с потрепанной толстой книгой в руках подскочил Макс.

– Вот! Нашел!

Снежко бережно принял книгу в руки, хотя это был не раритет, а просто многотиражный сборник. Любовь к книгам была у парня в крови. Он, не глядя в содержание, раскрыл томик на последних страницах и удовлетворенно кивнул головой:

– Ну да, так я и думал. Вот она, «Феникс и голубка». Перевод, естественно, Левика. – Он перевернул книгу и взглянул на титул. – 1960 год. Слушайте:

Птица с голосом как гром,Житель важный пальм пустынных,Сбор труби для птиц невинных,Чистых сердцем и умом!Ты же, хриплый нелюдим,Злобных демонов наместник,Смерти сумрачный предвестник,Прочь! Не приближайся к ним!Кровопийца нам не брат,Хищных птиц сюда не нужно,Лишь орла мы просим дружноНа торжественный обряд.

– Здесь заканчивается то, что записано у Анны, но у Шекспира следует объемное продолжение, – сообщил Снежко между делом. – Вот оно:

Тот, кто знает свой черед,Час кончины неизбежной, —Дьякон в ризе белоснежной,Лебедь песню нам споет.Ты, чей трижды длинен путь,Чье дыханье – смерть надежде,Ворон в траурной одежде,Плачь и плакальщиком будь.Все – и страсть и верность – хрупко!Где ты, феникс, где голубка?Их огонь огнем спален.Так слились одна с другим,Душу так душа любила,Что любовь число убила:Двое сделались одним.Всюду врозь, но вместе всюду,Меж двоих исчез просвет.Не срослись, но щели нет, —Все дивились им как чуду.Так сроднились их черты,Что себя, себя же вскореОн открыл в любимом взоре, —«Ты» – как «я», и «я» – как «ты».И смешались их права:Стало тождеством различье,Тот же лик в двойном обличье,Не один, а все ж не два!Ум с ума сходил на том,Что «не то» на деле – «то же»,Сходно все и все несхоже,Сложность явлена в простом.Стало ясно: если дваВ единицу превратились,Если разность совместилась,Ум не прав, любовь права.Славь же, смертный, и зовиДве звезды с небес любви,Скорбно плача у гробницыФеникса и голубицы.Юность, верность, красота,Прелесть сердца, чистотаЗдесь лежат, сомкнув уста.Феникс умер, и онаОтошла, ему верна,В царство верности и сна.Не бесплоден был, о нет,Брак, бездетный столько лет,То невинности обет.Если верность иль – увы! —Красоту найдете вы —То обман, они мертвы.Ты, кто верен и любим,Помолись на благо имПеред камнем гробовым.

Короче, все умерли, – подытожил Снежко и с чувством захлопнул книжку.

– Благодарю за литературные чтения, – неожиданно подала голос Яся, – но у меня к вам вопрос как к специалисту…

– Слушаю внимательно.

Женщина помахала в воздухе Аниным листком:

– Я вот тут прочла и заметила кое-что странное: перевод – как вы сказали, Левика? – довольно значительно отличается от подстрочного перевода первоисточника. Похоже, что переводчик сосредоточился на красоте рифмы, а смысл передал лишь в общих чертах. Если вы не против, а покажу, хотя вышло у меня довольно коряво. – Внимательно глядя в Анин листок, Ярослава Викторовна прочла:

Пусть эта громкоголосая птицаНа одиноком дереве АравииБудет печальным глашатаем, голосу которогоПовинуются все чистые крылья.

Разница очевидна. Из дословного перевода ясно, что птица-глашатай, по всей вероятности, Феникс. Ибо, согласно легенде, именно на одиноком дереве Аравии обитает эта сказочная птица. Просто пальмы – это просто пальмы. Еще одно отличие в том, что в оригинале с первых строчек ясно, что речь пойдет о траурной церемонии, у Левика же это просто сбор. Слушайте дальше.

Но ты, визгливый посланец,Мрачный предвестник дьявола,Прорицатель лихорадочной агонии,Не приближайся к ним.

Здесь смысл близок к изначальному, однако меня почему-то метафоры «мрачный предвестник дьявола» и «прорицатель» заставляют поверить, что речь идет о вполне реальном злодее. А вас?

– Я с тобой согласна, Яся, – закивала головой Анна. – Именно это четверостишие напугало меня больше всего. Мне вдруг показалось, что эти строки – предзнаменование чего-то ужасного, предупреждение, если хотите. У Левика четверостишие звучит вполне безобидно, как сказка.