Женщина в гриме
Шрифт:
– Это ведь ваша малютка Ольга любит великую музыку? Если я, конечно, правильно понимаю… Мне в моем возрасте уже свойственна привередливость, зависть ко всему, особенно к молодости, но я не пытаюсь скрыть это. В определенном смысле я даже горжусь своими предпочтениями, своими причудами… И кто знает…
И она взмахнула ручкой, иссушенной сорока годами празднеств и излишеств. Она не смогла ни раздражиться, ни рассердиться, когда Симон воскликнул с прежней убежденностью, при этом еще и двусмысленно присвистнув:
– Ах да, ну конечно… Ведь я вполне вам верю…
Тут Эдма оторопела, не доверяя собственным ушам, однако почувствовала себя слегка польщенной.
Тут, подняв паруса, а точнее, облачившись в шелк, прибыл Чарли. Томность его усиливалась с изменением географической
Однако пока что это был всего-навсего третий порт на маршруте, и степень экстравагантности в одежде проявлялась лишь в замене голубого блейзера на белую рубаху из жатого индийского шелка. Он прямо-таки лучился радостью.
– Ну вот мы наконец-то на Капри! – воскликнул Чарли. – Месье Бежар, а вы тоже сходите? Похоже, практически весь корабль на этот раз отправляется на танцы… Естественно, после концерта… – добавил он благоговейно.
И в самом деле, поскольку участники круиза чаще всего высокомерно отказывались выходить на берег, только порт Капри давал некую возможность свести втихую знакомство со всякого рода подозрительными людьми, правда, из этого устраивалось много шуму, ибо каждый делал вид, будто смеха ради собирается поискать подружку или дружка, устроить себе небольшое итальянское приключеньице. Остров Капри на самом деле был последним форпостом цивилизации с точки зрения разврата и последним форпостом разврата с точки зрения «приемлемости». Поэтому при заходе на Капри судно ночью нередко оказывалось пустым или почти пустым: на нем оставалось лишь очень небольшое количество старичков под скрупулезным надзором медсестер или специально для того приставленных матросов. И те и другие, оставаясь на палубе, словно наказанные за какие-то провинности дети, смотрели оттуда на сияющие огни веселящегося города. Кроме того, им приходилось целую ночь слушать шаги командира корабля Элледока, который на всем протяжении стоянки вышагивал взад-вперед по палубе, преисполненный ярости и беспокойства, терзаемый давним, но незабываемым воспоминанием, которое, подобно призраку из «Гамлета», вполне могло материализоваться: стоило капитану только ступить на Пьяцетту, тотчас же возник бы образ Чарли; Чарли в цыганской юбке, с гвоздикой в зубах, крутящегося в объятиях какого-то грубого местного жителя!
– Ну конечно, я сойду на берег, – заявил Симон Бежар тем более твердо, что Ольга на протяжении последних двух дней увещевала его не делать этого. – Конечно сойду, ведь я совсем не знаю Капри! Но прежде чем устроить себе праздник, я должен перекусить, – добавил он и весело похлопал себя по тому месту, которое долженствовало обозначать желудок, отчего элегантная Эдма Боте-Лебреш и чувствительный Чарли отвели глаза в сторону.
– Более того, сегодня вечером я рискую оказаться смешным, – добавил он, поднимаясь из-за стола.
И под лучами заходящего солнца розы на рубашке и розы на щеках – дары этих последних дней уходящего лета – слились во впечатляющую цветовую гамму.
– А почему обязательно смешным? – поинтересовалась Эдма, у которой любопытство всегда брало верх над высокомерием и которой в конечном итоге всегда хотелось получить ответы на свои пусть даже самые тривиальные вопросы… И менее всего ей бы хотелось, чтобы ее вопросы остались без ответа.
– Ведь это презабавно, – с живостью принялся объяснять Симон, – что почти каждая из наших пар намерена разделиться: кто-то жаждет сойти на берег, кто-то остаться на борту. И вечером, когда все соберутся за столом, похоже, не избежать шума…
В самом деле, начиная с первого вечера, все приглашенные привычно рассаживались в одном и том же порядке, однако на этот раз пришлось удлинить капитанский стол, ибо его престиж резко повысился по сравнению со столом Чарли вследствие перепалки между Дориаччи и Кройце.
– Однако, –
– Ваш муж – особое дело, – с шутливым подобострастием проговорил Симон, – ваш муж всегда стремится, чтобы вы были у него перед глазами, он сходит с ума от вас… Этот человек – самый настоящий Отелло… И его можно понять, не так ли, старина? – добавил он, звучно хлопнув Чарли по спине, отчего тот болезненно дернулся, а Эдма Боте-Лебреш решила не принимать комплимент за чистую монету. – Ну а если оставить вас в стороне, то наш левый интеллектуал, к примеру, собирается сойти, а Клариссу это не вдохновляет! Я иду, а Ольга не хочет! Дориаччи отбудет, а светловолосый мальчишечка все еще колеблется. Элледок шагу не сделает с судна, а Чарли двинется прямиком, вперед шагом марш!..
Симон Бежар не заметил, как на лице Чарли появилась неподдельная гримаса страдания от того, что его назвали членом одной из пар, однако Эдма, создание утонченное и бесстрашное, поспешила исправить промах, ибо понимала, что Чарли Болленже для подобных круизных приключений – лицо не слишком подходящее. Прекрасный жиголо, красавчик Андреа, изо дня в день становящийся все красивее, был буквально очарован Дивой, ее великолепием, ее блеском. Он семенил позади нее точно выдрессированный кот и таскал ее корзиночки, веера, шали, она же делала вид, будто ничего не замечает. Так что карьера его в качестве жиголо развивалась не слишком успешно, впрочем, как и карьера Чарли в роли верного любовника.
– Послушайте, – заявила Эдма, – не притворяйтесь более наивным, чем вы есть на самом деле, месье Бежар… прошу прощения, дорогой Симон. Вы прекрасно знаете, что сердцем прекрасного Андреа руководят побуждения профессионального характера, и вам не стоило бы говорить об этом грубом животном Элледоке и нашем милейшем Чарли как о паре, не так ли?
– Но я ничего подобного не говорил… – возразил Симон, растерянно оборачиваясь к Чарли. – Я ведь никогда ничего подобного не говорил! – с горячностью воскликнул он. – Вы же прекрасно это знаете, старина… Все женщины на борту от вас без ума, так что я не хочу быть без вины виноватым… Ах! У вас есть все шансы стать первым помощником капитана на этом корабле, где полно женщин, изнывающих от безделья! Не знаю, каков счет ваших побед, старина, но, по-моему, он должен быть блистательным, не так ли? Или я ошибаюсь? Чертов проказник! – добавил он и в очередной раз огрел Чарли по спине.
Расхохотавшись, он с важностью объявил, что идет переодеться, и вышел, оставив собеседников в некотором недоумении.
– Решительно, я не люблю спагетти, приготовленные иначе, чем «аль денте». А вы, друг мой?
– Я тоже, – с грустью проговорил Арман Боте-Лебреш, которому не хватило времени незаметно приладить на место свой протез прежде, чем ответить Дориаччи.
С тревожной пристальностью она уже пять минут следила за тем, как тот ест; она как будто пыталась в нем рассмотреть кого-то другого, не того Армана, который на протяжении трех часов способен сопоставлять характер биржевых колебаний акций «Энджин корпорейшн» и «Стил меканикс индастри».
– «Аль денте», это, значит, не вареные, а какие? – победительным голосом осведомился Симон Бежар.
При помощи какого-то лосьона для волос ему удалось добиться удивительного эффекта: всегда растрепанные рыжие лохмы аккуратно прилегали к розовому черепу; на нем был производивший весьма приятное впечатление смокинг из шотландского полотна темно-синего с густо-зеленым цвета, а на десять шагов вокруг распространялся запах лосьона после бритья «Ланвен». Даже сдержанная соседка его, Кларисса, и то почувствовала себя неловко. Самоупоение Симона послужило ему, можно сказать, на благо, не дав возможности заметить, как обменялись взглядами Эрик Летюийе и его прелестная Ольга. Часом ранее эти двое встретились у входа в бар, причем Эрик выглядел неотразимым в своей безрукавке из бежевого льняного полотна, в бледно-голубых джинсах и такой же джинсовой рубашке, с лицом, коричневатым от загара, и глазами цвета прусской лазури, веселыми и повелительными.