Женщины его жизни

Модиньяни Ева

– Никто не исчезает бесследно, – бедуин повысил голос, впервые выдавая свое раздражение. – Никто и ничто бесследно не исчезает, если следить хорошенько.

Африканец замолчал, ожидая, пока хозяин успокоится.

– Барон исчез, – продолжал он равнодушным тоном диктора, читающего новости по радио. – Никто не знает, где он. Во дворце его точно нет. Будь он там, Чоо Аваба знал бы это. Его самолет остался в аэропорту. Все его люди в Умпоте.

– Что говорит Чоо Аваба?

Опасно было не знать местонахождения Барона. Акмаль не мог недооценить смелости и предприимчивости противника, который теперь

получил преимущество первого хода.

– Чоо Аваба говорит, – объяснил Бартелеми, – что Барон все еще находится в Бурхване.

Мнение первого помощника Асквинды не было для Акмаля сурой Корана. Он еще больше укрепился в подозрении, что исчезнувший Барон представляет для него серьезную опасность.

Борьба велась не на жизнь, а на смерть.

– Бруно Брайан хитер, как араб, – сказал он.

– Но он ни за что не бросил бы своего сына, – возразил африканец.

Этот аргумент показался Акмалю убедительным. Негодяй знал, как Барон привязан к сыну: он вряд ли смог бы уехать, бросив мальчика в столь опасной ситуации.

– Расскажи мне, в каком состоянии Асквинда, – потребовал Акмаль, разрубив воздух взмахом руки.

– Два дня назад прибыли специалисты из парижского госпитала Руасси, – ответил Бартелеми.

– Специалисты-онкологи, верно? – спросил Акмаль с гримасой отвращения. Мысль о раковой опухоли вселяла в него суеверный ужас, он боялся даже говорить вслух об этой болезни.

– Да, – подтвердил африканец, – но, кажется, они ничем не смогли помочь. Диагноз самый неутешительный. После смерти дочери состояние его ухудшилось. Его дни сочтены, а может быть, и часы. Чоо Аваба только и ждет смерти старика, чтобы свалить правительство.

Акмаль взял гаванскую сигару из шкатулки красного дерева, зажег ее, и его лоснящееся лицо окуталось голубоватым облачком дыма.

Он встал и дважды прошелся по кабинету, а затем остановился перед человеком из Бурхваны. Ход болезни зависел только от воли Аллаха, на сей раз, казалось, отвернувшегося от Акмаля.

– Однако последние врачебные сводки позволяли предположить, что он протянет еще некоторое время, – заметил бедуин.

Африканец пожал плечами:

– Его состояние резко ухудшилось после гибели дочери.

– Ах вот как, – такое объяснение показалось Акмалю правдоподобным, однако этого не предусматривало составленное им уравнение. Земля начинала гореть у него под ногами.

Он терпеливо, одну за другой, подбирал детали головоломки, но теперь рисунок готов был сложиться раньше намеченного срока, и это грозило ему катастрофой.

Акмаль тщательно проработал все детали, нейтрализовал Барона, завладел благодаря займам контрольным пакетом акций «Ай-Би-Би», и теперь эти акции неуклонно росли в цене. Обратить их в доллары нужно было с той же осторожностью, с какой они были приобретены; по его расчетам, на это должно было уйти примерно восемь-десять месяцев.

Поскольку государственный переворот в Бурхване мог произойти в самое ближайшее время, а может быть, уже произошел, семь с половиной процентов акций стали для него раскаленной головешкой. Если Асквинда умрет, а власть перейдет в руки мятежников, у него на руках останется семь с половиной процентов от ничего.

Всего этого Бартелеми знать не мог: реакция Акмаля поставила его в тупик.

– Ну что ж, –

улыбнулся Акмаль, и африканец понял, что аудиенция окончена. – Я тебе благодарен, – добавил бедуин. – Можешь пойти отдохнуть, ты же, наверное, устал. Завтра я скажу тебе, что передать Чоо Авабе.

Африканец вышел, а Акмаль нажал кнопку на сложном устройстве, напоминавшем распределительный щит электростанции. На нем было множество разноцветных кнопок, каждая служила для вызова одного из самых близких его сотрудников.

Ему ответил женский голос с парижским выговором.

– Франсуаза, – приказал он, – зайди ко мне в кабинет. Немедленно.

Через несколько минут женщина вошла без стука.

– В чем дело? – спросила она. На ней было вечернее платье с вызывающим декольте, сшитое из тончайшего черного шелка и выставлявшее напоказ все изгибы безупречно сложенного тела.

– Я тебе помешал? – церемонно осведомился бедуин.

– Ты помешал групповому изнасилованию, – пошутила она. – Нефтяной магнат из Техаса и румынский князь как раз решили перейти от слов к делу.

– Ты умеешь постоять за себя. В крайнем случае пустишь в ход коготки, – польстил он ей. – Прошу тебя, располагайся, – и он указал на кожаное кресло, в котором только что сидел африканец.

Франсуаза направилась к креслу с непринужденной грацией светской женщины, чувствующей себя уверенно в любой обстановке. На мгновение подол платья вздулся колоколом, открывая до бедер длинные, покрытые ровным загаром ноги.

– Я видела африканца, когда он выходил отсюда, – сказала она. – По-моему, он был не в духе.

Франсуазе Бланден было сорок два года, но выглядела она лет на двадцать моложе. «Ты, должно быть, продала душу дьяволу за вечную молодость», – говорил ей Акмаль. У нее были светлые волосы, белая, как фарфор, кожа, стройная гибкая фигура. Она любила свою работу, обожала деньги, но прежде всего боготворила собственное тело, была фанатично помешана на здоровье и в физическом совершенстве черпала умственные силы. О душе она никогда не вспоминала, возможно, за неимением таковой. Не курила, пила только воду, придерживалась спартанской диеты, исключавшей углеводы, жиры и сахар, терпеть не могла моря и солнца. Спала по десять часов кряду без сновидений, не имела сердечных привязанностей, утверждая, что любовь – это не что иное, как помрачение рассудка, считала секс гимнастикой, полезной для здоровья, но чаще занималась спортом в чистом виде, так как допускала до себя лишь тех мужчин, чья медицинская карта была ей досконально известна и не вызывала опасений.

По профессии Франсуаза была дизайнером. Она сделала себе имя, публикуя эскизы в известном парижском журнале и зарабатывая немалые деньги. Ее тайным пороком была неудержимая страсть к интригам и сплетням. Она быстро сообразила, как использовать природные наклонности для обогащения и успеха, и занялась промышленным шпионажем. Талант дизайнера распахнул перед ней золотые двери салонов высокой моды, и она воспользовалась этим, чтобы продавать любому, кто готов был предложить более высокую цену, секретнейшие разработки, которые воспроизводила по памяти. Омар Акмаль познакомился с ней в одном прославленном ателье и сразу понял, что эта красивая, экстравагантная и блестяще одаренная женщина может быть ему полезна.