Женщины Флетчера
Шрифт:
Обведя беглым взглядом помещение, Рэйчел сразу же убедилась, что здесь она не найдет Эзру Маккиннона, но вокруг были люди – люди, которые могли знать, где он сейчас работает.
Рэйчел уже собралась подойти к группе здоровенных лесорубов, когда чья-то худая, довольно грязная рука схватила ее за локоть. Девушка остановилась и, оглянувшись, увидела рядом с собой пухлую блондинку в неряшливом желтом платье, явно недружелюбно рассматривающую ее.
– Дорогуша, – начала женщина, поправляя другой рукой неестественно тугие кудряшки.– Если
Когда дело доходит до этого, у мужчины может взыграть гордость.
Рэйчел вскинула подбородок:
– Я пришла сюда, чтобы спросить о человеке по имени Эзра Маккиннон. Вы его знаете?
Блондинка прищурила накрашенные глаза:
– А если и знаю, то что?
Подстегнутая раздражением, а также вонью и шумом салуна, Рэйчел резко проговорила:
– Он мой отец. И мне очень важно его найти. Проститутка некоторое время изучала свои бледные руки с неровными ногтями.
– Эзра не был на Скид Роуд с тех пор, как Джонас Уилкс нанял его на работу в Провиденс – если бы он здесь был, я бы знала. Он часто говорил мне: «Кэндис, дорогая, ты слишком хороша для такого места, как это. Тебе нужно стать независимой».
Рэйчел с трудом удержалась от того, чтобы не выразить возмущения. При мысли об отце и этой омерзительной женщине, совокупляющихся на какой-нибудь грязной койке, ей стало дурно, но она быстро взяла себя в руки. Она определенно не имела никакого права осуждать кого бы то ни было – во всяком случае, после той волшебной, трагический встречи с Гриффином Флетчером.
– Ваши жизненные планы меня не интересуют, – холодно промолвила она.– Меня интересует мой отец. Если вы его увидите или хоть что-нибудь услышите о нем, пришлите записку в дом Флоры Каннингем, на Сидер-стрит.
Кэндис тряхнула головой и окинула дерзким, подозрительным взглядом строгий дорогой костюм Рэйчел. Вопрос, повисший в воздухе, был так очевиден, что не было нужды высказывать его вслух. С какой стати мне об этом беспокоиться?
В этой обстановке Рэйчел чувствовала себя не в своей тарелке, и ее храбрость быстро убывала. Она снова вздернула подбородок.
– Я заплачу вам десять долларов, если вы свяжетесь со мной,– сказала она в ответ на немой вопрос.
И со спокойным достоинством, повернувшись, она вышла наружу, в ночную прохладу.
Обходить остальные салуны в ту же ночь не было смысла: Рэйчел инстинктивно чувствовала, что Кэндис сказала правду. Кроме того, она все время ощущала на себе любопытные оценивающие взгляды завсегдатаев салуна. Останься она здесь подольше, наверняка один или даже несколько из них начали бы к ней приставать, и избавиться от них было бы нелегко.
Рэйчел двинулась назад вдоль берега, держась в стороне от темных фигур, рыщущих во мраке, там, куда не доставал робкий, дрожащий свет керосиновых уличных фонарей. Глупо было отправляться на Скид Роуд в одиночку, тем более поздним вечером. Даже сделав этот разумный вывод, она
Гриффин Флетчер проснулся в своей постели с тяжестью и пульсирующей болью в голове, мучимый приступами тошноты. Молли стояла рядом, и ее зеленые глаза выражали крайнее неодобрение.
– Наконец-то вы очнулись, Гриффин Флетчер. Целый день пропал зря.
Гриффин застонал:
– Какой нынче день?
Молли наклонилась и поставила на ночной столик поднос.
– Среда,– язвительно сообщила она.– Двадцать девятое мая тысяча восемьсот восемьдесят...
Гриффин хрипло выругался и с усилием принял сидячее положение.
– Господи, Молли,– огрызнулся он.– Я знаю, какой сейчас год!
– Неужто? – парировала Молли. – Это уже кое-что. Благодарите Бога за то, что вы никому не понадобились, Гриффин Флетчер.
Гриффин взглянул на поднос с завтраком – яичница, картошка, рис и свиная колбаса – и снова отвернулся. Даже вполне обоснованное презрение его экономки было куда более приятным зрелищем, чем еда.
– Может быть, я не так необходим этому городу, как нам с тобой хотелось бы думать, Молли.
Молли Брэйди выпрямилась во весь свой отнюдь не впечатляющий рост.
– Может, и нет,– коротко ответила она и с негодующим видом, шурша накрахмаленными юбками, удалилась из спальни, захлопнув за собой дверь с такой силой, что затуманенная болью голова Гриффина чуть не лопнула.
Аромат кофе заставил его с опаской еще раз заглянуть на поднос. Он потянулся за дымящейся кружкой и стал медленно пить, вспоминая историю своего грехопадения.
Рэйчел уехала – он стойко воспринял эту горькую правду, хотя мысль о ней по-прежнему вызывала острое, терзающее душу страдание. Если бы только он не обидел ее так, не дав уехать в уверенности, что он воспользовался ею без любви...
Потому что любовь была – такая любовь, какой Гриффину Флетчеру еще не доводилось испытывать. Почти с первого момента, когда он увидел ее, сжавшуюся от страха в ванне у Джонаса, он полюбил эту девушку; но лишь теперь он нашел в себе силы не отрицать этого чувства и признаться в нем самому себе.
Вероятно, ему суждено всю жизнь испытывать непреодолимую потребность в ней. Но привозить ее обратно, как бы ему ни хотелось этого, было жестоко: здесь ей грозила неминуемая опасность стать жертвой страсти Джонаса.
Гриффин допил кофе, оттолкнул от себя кружку и выбрался из постели. Как всегда, ему предстояло совершить обход больных.
Он быстро оделся, лишь на мгновенье задержавшись перед окном. Собирался дождь, небо потемнело, и в воздухе, даже при закрытых окнах, ощущалась тяжесть и неподвижность. Джонасова гора возвышалась на фоне неба и в надвигающемся сумраке выглядела зловещей.
Стряхнув с себя смутное беспокойство, Гриффин вышел из спальни и спустился по черной лестнице в кухню. Там он принял пиджак, шляпу и медицинскую сумку из рук угрюмой, молчаливой Молли и вышел.