Женщины на российском престоле
Шрифт:
Оценив все эти обстоятельства, императрица решила больше не откладывать свадьбу. 1 июля 1739 года молодые обменялись кольцами. Антон Ульрих вошел в зал, где проходила церемония, одетый в белый с золотом атласный костюм, его длинные белокурые волосы были завиты и распущены по плечам. Леди Рондо, стоявшей рядом со своим мужем, пришла в голову странная мысль, которой она и поделилась в письме к своей приятельнице в Англии: «Я невольно подумала, что он выглядит, как жертва». Удивительно, как случайная, казалось бы, фраза стала пророчеством. Ведь Антон Ульрих действительно пал жертвой российских династических неурядиц.
Но в тот момент жертвой считала себя невеста. Она дала согласие на брак и «при этих словах… обняла свою тетушку за шею и залилась слезами. Какое-то время Ее величество крепилась, но потом и сама расплакалась. Так продолжалось несколько минут, пока, наконец, австрийский посол (Ботта. – Е. А.)не стал успокаивать императрицу, а обер-гофмаршал (Рейнгольд Густав Левенвольде. – Е. А.) – принцессу». После обмена кольцами первой поздравлять невесту подошла цесаревна Елизавета Петровна. Реки слез потекли вновь. Все это больше походило на похороны, чем на обручение.
Сама свадьба состоялась 3 июля 1739 года. Великолепная процессия потянулась к церкви Рождества Богородицы, стоявшей на месте нынешнего Казанского собора. В роскошной карете лицом к лицу сидели императрица и невеста в серебристом платье. Потом был обед, бал – все утомительно и долго. Наконец невесту облачили в атласную ночную сорочку, отделанную брюссельскими кружевами, герцог Бирон привел одетого в домашний халат принца, и двери закрыли. Целую неделю двор праздновал свадьбу.
Были обеды и ужины, маскарад с новобрачными в оранжевых домино, опера в придворном театре, фейерверк и иллюминация в Летнем саду. Леди Рондо была в числе гостей и потом сообщала, что «каждый был одет в наряд по собственному вкусу: некоторые – очень красиво, другие – очень богато. Так закончилась эта великолепная свадьба, от которой я еще не отдохнула, а что еще хуже, все эти рауты были устроены для того, чтобы соединить вместе двух людей, которые, как мне кажется, от всего сердца ненавидят друг друга; по крайней мере, думается, это можно с уверенностью сказать в отношении принцессы: она обнаруживала весьма явно на протяжении всей недели празднеств и продолжает выказывать принцу полное презрение, когда находится не на глазах императрицы».
Как бы то ни было, через тринадцать месяцев этот печальный брак дал свой плод – 12 августа 1740 года Анна Леопольдовна родила мальчика, названного, как его прадед, Иваном.
Как стряпают на политической кухне
Английский посланник Э. Финч так описывает это совсем еще «горячее» в те дни событие: «В то самое время как я занят был шифрованием этого донесения, огонь всей артиллерии возвестил о счастливом разрешении принцессы Анны Леопольдовны сыном. Это заставило меня немедленно бросить письмо, надеть новое платье… и поспешить ко двору с поздравлением. Сейчас возвратился оттуда. Принцесса вчера еще гуляла в саду Летнего дворца, где проживает двор, спала хорошо, сегодня же поутру, между пятью и шестью часами, проснулась от болей, а в семь часов послала известить Ее величество. Государыня прибыла немедленно и оставалась у принцессы до шести часов вечера, то есть ушла только через два часа по благополучном разрешении принцессы, которая, так же как и новорожденный, в настоящее время находится, насколько возможно, в вожделенном здравии».
Рождение сына у молодой четы обрадовало императрицу Анну Иоанновну. Она была восприемницей новорожденного. Рискованный династический эксперимент неожиданно удался – родился мальчик, он был здоровый и крепкий. Рад был и Бирон, так как опасность передачи власти Анне Леопольдовне или Елизавете Петровне отодвигалась, по крайней мере, до достижения Иваном дееспособного возраста. Временщик мог пока жить спокойно. Анна Иоанновна отобрала мальчика у родителей и поместила его в комнатах рядом со своими покоями. Антон Ульрих и Анна Леопольдовна выполнили свою «племенную» функцию, и в их услугах больше не нуждались. Однако понянчить внука, точнее – внучатого племянника, заняться его воспитанием императрица не успела. 5 октября 1740 года у Анны Иоанновны прямо за обеденным столом произошел сильнейший приступ почечнокаменной болезни (вскрытие впоследствии показало, что в почках императрицы образовались целые кораллы из отложений, которые и привели к смерти).
В тот же день Бирон созвал совещание, на которое пригласил фельдмаршала Б. Х. Миниха, обер-гофмаршала Р. Г. Левенвольде, канцлера А. М. Черкасского и кабинет-министра А. П. Бестужева-Рюмина. Фаворит, как пишет сын Миниха, «проливая токи слез и с внутренним от скорби терзанием, вопиял» не только о своей судьбе (что, конечно, было искренне), но и о судьбе России, которой грозили несчастья из-за малолетства Ивана Антоновича и слабохарактерности Анны Леопольдовны. Под конец Бирон заявил, что «крайне важно и полезно правление государства вверить такой особе, которая не токмо достаточную снискала опытность, но также имеет довольно твердости духа непостоянный народ содержать в тишине и обуздании».
Министры – «ревностные патриоты», как их назвал потом Бирон, – чистосердечно и с энтузиазмом тут же заявили, что иного правителя, кроме самого Бирона, они не видят. Тот начал отказываться. И тут – по одной из версий – Бестужев льстиво «обхамил» своего повелителя, грубо упрекнув его в неблагодарности к России, стране, которая принесла ему славу и которую он теперь бросает в отчаянном положении. Бирон устыдился и согласился быть регентом, но сразу же сказал, что приглашения от четырех министров ему недостаточно, пусть все решит «государство» – собрание высших чинов армии, флота, церкви, Сената, коллегий и двора. Он хотел, чтобы с прошением в зубах приползла вся знать, включая и недовольных им.
И действительно, на другой день они приползли – подписались под коллективной петицией к Анне Иоанновне с просьбой назначить герцога регентом. Больше других хлопотали за Бирона Миних и Остерман. По мнению самого Бирона, Миних был «к регентству первый зачинщик». Во всяком случае, фельдмаршал оказался в первом ряду просителей за Бирона перед умирающей царицей. И тут фаворит встретил совершенно неожиданное препятствие: никакого завещания страшно боявшаяся смерти императрица подписывать не хотела. Как писал Шетарди, «в России господствует предрассудок, основанный на действительно бывших примерах, будто бы монарх никогда не живет долго после распоряжения» о наследстве.
Бирон же впоследствии приводил в своих ответах на вопросы следователей другое объяснение. Анна Иоанновна боялась за свою власть и говорила, что стоит официально объявить наследником принца Ивана, «то уж всяк будет больше за ним ходить, нежели за нею». Царица хорошо знала своих «нижайших рабов», и Остерман едва-едва уговорил ее хотя бы взять в руки необходимые бумаги. Твердость проявила и Анна Леопольдовна, заявив, что просить ни о чем не станет, ибо не сомневается, что Ее Величество сделает необходимое «благоустроение» ее семьи и без особых просьб. Для Бирона дело стало приобретать неблагоприятный оборот – если Анна Иоанновна не подпишет завещание, то регентами могут стать родители царя Ивана Антоновича, а не он.
Тогда Бирон начал сам, стоя на коленях, упрашивать царицу подписать завещание, или, как злорадно пошутил Миних-младший, «герцог видел себя принужденным сам по своему делу стряпать». Стряпать приходилось на скорую руку, кое-как, ведь жизнь уходила от Анны Иоанновна буквально на глазах. Бирон не покидал опочивальню императрицы, пока та, наконец, не подписала указ о назначении принца Ивана наследником престола. Указ датировался задним числом – 6 октября. И как только 17 октября Анна Иоанновна навеки закрыла глаза, был оглашен подписанный ею фактически накануне смерти указ-завещание в пользу принца Ивана, регентом при котором становился (до семнадцатилетия императора) Бирон. Он же, согласно букве закона, остался бы регентом и в случае преждевременной кончины императора Ивана Антоновича при его несовершеннолетнем брате (если тот, конечно, родится).