Женщины на российском престоле
Шрифт:
Рассказывая о Елизавете, я не хочу создать образ этакой злодейки под маской ангела. Нет, это не так. Елизавета не была глубокой, рефлексирующей натурой – ей хватало собственного отражения в зеркалах, ее не мучили величественные страсти, ею в жизни, как и в пути, двигал каприз. Она была вполне естественна во всех проявлениях этого каприза: чаще весела, реже мрачна, скорее добра, чем зла, почти всегда легкомысленна, иногда гневна, но быстро отходчива. Характер Елизаветы не был отшлифован воспитанием. Французский посланник Ж.-Ж. Кампредон, советуя в 1721 году своему правительству пригласить двенадцатилетнюю Елизавету во Францию как невесту Людовика XV, писал, что, конечно, ей недостает правильного воспитания, но в то же время выражал
Но этого не произошло. Дичок не был вовремя привит и рос, как ему подсказывала его природа. Знать Петербурга недолюбливала императрицу, оскорбляясь зрелищем ее поездок в компании с какими-то бывшими прачками или лакеями. Клеймили ее и за пристрастие к английскому пиву. А Елизавета, как и ее отец, никому ничего не стремилась доказать или показать: ей было так веселее, удобнее, вкуснее. Простота поведения – характерная черта Елизаветы – сослужила ей немалую службу, когда она шла к власти: гвардейские солдаты любили свою куму, которая не сторонилась их, была добра и доступна. А это всегда приносит правителю популярность среди простых людей. Но знать воспринимала демократичность цесаревны, а потом императрицы, как свидетельство ее низкого происхождения. Сановники и их жены, не блиставшие добродетелями, осуждали в своем кругу легкомыслие Елизаветы, ее плебейские привычки. Стиль поведения императрица усвоила с детских лет, в доме своего великого отца, который жил нарочито скромно, как голландский бюргер. Но как и Петр I, Елизавета не раз демонстрировала своим поведением ту банальную истину, что демократичность правителя в быту вовсе не означает демократизма его режима.
Когда императрица, по традиции своих предков, отправлялась пешком на богомолье, это тоже не было лицемерием. Она действительно искренне верила в Бога. Но что это были за «походы»! Как они были не похожи на путешествия богомольцев по 50-верстной дороге от Москвы к одной из святынь русского народа – Троице-Сергиевому монастырю. Долгий пеший путь к монастырю Сергия Радонежского, русского святого XIV века, был тяжел и имел для верующего значение очищения, подготовки к встрече со святыней. Елизавета же, в окружении блестящей свиты, любимцев и кавалеров, выезжала за московскую заставу на Троицкую дорогу и 5-10 верст шла, наслаждаясь природой и приятным разговором.
Затем взмах руки – и поцарскому велению в чистом поле возникали сказочные шатры, где были все мыслимые в то время удобства и развлечения. Несколько дней царица отдыхала, развлекалась верховой ездой, охотой, а потом вновь двигалась в той же компании дальше. Иногда она вообще садилась в карету и отправлялась отдыхать в Москву, затем, спустя неделю-другую, возвращалась на место, до которого дошла в прошлый раз, и снова шла по дороге до следующего стана. Такие походы на богомолье могли продолжаться неделями и месяцами. И было бы ошибкой обвинять богобоязненную царицу в ханжестве и лицемерии – так ей было удобнее, таков был ее каприз.
Но все же ее жизнь, действительно похожая на вечный праздник, имела свои теневые стороны. Современники замечали, что императрица могла поздно вечером внезапно уехать из дворца, чтобы заночевать где-то еще. И в этом случае мы можем почти наверняка сказать: это не каприз, это страх гнал веселую императрицу с места на место. Все двадцать лет царствования, с той самой ночи, когда она ворвалась во дворец Анны Леопольдовны, ей был неведом покой: Елизавета страшилась ночного переворота, грохота солдатских сапог под дверью своей спальни.
С боязнью покушения связана и подлинная страсть Елизаветы к перестановкам и перестройкам интерьеров. Екатерина II свидетельствует, что императрица никогда не выходила на прогулку или на спектакль, не распорядившись что-то изменить в расположении мебели и вещей. Особенно часто переносили из комнаты в комнату ее постель. Императрица редко спала два раза подряд на одном и том же месте, и даже спальни у нее не было. Наблюдения Екатерины II подтверждает художник Александр Бенуа, который, изучив планы и описи обширнейшего Царскосельского дворца, где все было учтено и продумано, пришел к выводу, что в нем не было опочивальни императрицы, и он тоже объясняет это ее страхом перед ночным переворотом. Я думаю, что императрица, приказывая перенести постель или внезапно уезжая ночевать в другой дворец, боялась не только переворота, но также и порчи, колдовства, особенно после того, как под ее кроватью нашли лягушачью кость, обвернутую волосом, – явный след работы колдуна.
Но еще более удивительно, что за все свое двадцатилетнее царствование Елизавета ни разу не сомкнула глаз ночью. Она вообще по ночам не спала! Ювелир Позье писал в своих записках: «Она никогда не ложилась спать ранее шести часов утра и спала до полудня и позже, вследствие этого Елизавета ночью посылала за мною и задавала мне какую-нибудь работу, какую найдет ее фантазия. И мне иногда приходилось оставаться всю ночь и дожидаться, пока она вспомнит, что требовала меня. Иногда мне случалось возвратиться домой и минуту спустя быть снова потребованным к ней: она часто сердилась, что я не дождался ее».
Екатерина II подтверждает: «Никто никогда не знал часа, когда Ее Императорскому Величеству угодно будет обедать или ужинать, и часто случалось, что… придворные, проиграв в карты (единственное развлечение) до двух часов ночи, ложились спать и только что они успевали заснуть, как их будили для того, чтобы они присутствовали на ужине Ее Величества, они являлись туда и, так как она сидела за столом очень долго, а все они, усталые и полусонные, не говорили ни слова, то императрица сердилась». Было бы ошибкой видеть в ночных бдениях царицы причуду. У нее действительно были основания опасаться за свою жизнь. В 1742 году был арестован ее камер-лакей А. Турчанинов и два его приятеля-гвардейца. Они готовили план ночного убийства Елизаветы и ее окружения. Думаю, что царица была серьезно напугана этим делом, и руки ее дрожали, когда она читала то зловещее место из протокола допроса сообщника Турчанинова – прапорщика Преображенского полка П. Квашнина, где было сказано, что, после первой, неудачной попытки покушения, они рассуждали: «Что прошло, тому так и быть, а впредь то дело не уйдет и нами ль или не нами, только оное исполнится». Вот, видно, с тех пор и платила Елизавета за свое желание властвовать пожизненным страхом ночного переворота.
Дитя барокко
Барокко с его капризностью завитков, причудливостью изгибов, чувственностью и пышной роскошью будто специально было создано для Елизаветы как драгоценная оправа для редкого алмаза. И Елизавета денег для этой оправы не жалела. Торгуясь с купцом за каждую мушку или брошь, она не глядя подписывала гигантские сметы, которые ей приносил Мастер – архитектор Франческо Бартоломео Растрелли. Именно его веселому гению мы обязаны шедеврами архитектуры школы итальянского барокко в России, и особенно в Петербурге. Он строил необыкновенно быстро и изящно. Но и ему потребовалось одиннадцать лет, чтобы возвести в пригороде столицы волшебный Царскосельский дворец.
Еще в 1730-е годы, во времена Анны Иоанновны, Царское Село было довольно глухим местом. На поляне стоял маленький дворец Екатерины I, некогда подаренный ей Петром, по наследству он перешел к их дочери Елизавете. Цесаревна полюбила это поместье, где можно было охотиться, весело проводить время с приятелями, вдали от двора Анны Иоанновны и глаз соглядатаев и шпионов. Но жить там было небезопасно – вокруг стояли нетронутые дремучие леса. Сохранилось письмо Елизаветы за 1735 год из Царского Села к своему петербургскому управляющему, в котором она просит срочно прислать ей порох и пули, так как вокруг бродят разбойники и даже грозятся напасть на дворец.