Женщины на российском престоле
Шрифт:
К моменту рождения принцессы Софии (или, по-домашнему, Фике), отец ее командовал расквартированным в Штеттине (ныне Щецин, Польша) прусским полком, был генералом, а позже – в немалой степени благодаря брачным успехам своей дочери – стал, согласно указу Фридриха II, фельдмаршалом и губернатором. То, что он не сидел на троне в своем крошечном Цербсте, а состоял на службе у прусского короля, было делом обычным в Германии. Титулованные германские властители жили много беднее какого-нибудь российского Шереметева или Салтыкова и поэтому были вынуждены идти на службу к могущественным государям – французскому, прусскому, русскому (так, русским фельдмаршалом стал владетельный принц Гессен-Гомбургский). По этому же пути с ранних лет пошел и отец будущей Екатерины – ведь доходами с крошечного домена семью не прокормишь, а трогательные истории о том, как бедный король сам идет со свечой в руке к дверям замка открывать бредущему мимо свинопасу, оставим на совести сказочника Андерсена.
Фике появилась на свет в сохранившемся до сих пор Штеттинском замке. «Я жила и воспитывалась в угловой части замка, – писала впоследствии Екатерина, – и занимала наверху три комнаты со сводами, возле церкви, что на углу. Колокольня была возле моей спальни. Там учила меня мамзель Кардель и делал мне испытания господин Вагнер. Через весь этот угол, по два или по три раза в день, я ходила, подпрыгивая, к матушке, жившей на другом конце. Впрочем, не вижу в том ничего занимательного, разве, может быть, вы полагаете, что местность что-нибудь значит и имеет влияние на произведение сносных императриц». Да, у историков есть основания так полагать!
Детство принцессы Фике было обычным для ребенка XVIII века, пусть даже и из княжеского рода. Ведь для родителей дети тогда не были, как ныне, бесценными сокровищами. Никто особенно не печалился, если ребенок (тем более девочка) – как правило, один из многих в семье, – тяжко болел или умирал: «Бог дал – Бог взял». Судьбу ребенка решала, в конечном счете, его природная крепость. Неслучайно в 1777 году, думая о будущем новорожденного внука Александра, Екатерина шутливо «шепчет» на ухо его феям: «Природы, милостивые государыни, запасите [ему] природы». Для принцессы Фике феи запасли природы больше чем достаточно. Это позволило девочке выжить в ужасных, по нынешним представлениям, условиях и перенести тяжелые детские болезни. В семилетнем возрасте у нее открылся сильнейший кашель, жар и «колотье» в боку. Через три недели мучений девочка «выздоровела»: «Когда меня стали одевать, – вспоминала Екатерина, – увидели, что я скорчилась за это время наподобие буквы Z: правое плечо стало выше левого, позвоночник шел зигзагом, а в левом боку образовалась впадина». Местный палач, который был не только костоломом, но и костоправом или, по-современному говоря, мануальным терапевтом, порекомендовал массировать плечо, натирая его слюной, а также носить корсет, с которым девочка не расставалась несколько лет.
Природа – природой, но принцессе Фике к тому же здорово везло: ведь ее не укусила тифозная вошь, и она не умерла от сыпняка в тринадцать лет, как ее младший брат; ее, как этого же брата, не уронили на пол в полтора года сонные няньки, от чего он получил вывих бедра и до самой своей ранней смерти страшно хромал. Она не ослепла от последствий хронического авитаминоза – золотухи, которая покрывала ее все детство с головы до ног слоем коросты. («Когда она появлялась на голове, мне стригли волосы, пудрили голову и заставляли носить чепчик. Когда она появлялась на руках, мне надевали перчатки, которых я совсем не снимала до тех пор, пока не отпадали корки». – Из «Записок» Екатерины II.) Следует еще заметить, что она бы никогда не стала русской императрицей, если бы окривела в детстве от случайного укола ножницами, острие которых проткнуло веко девочки, только чудом не задев глазного яблока.
Между родителями и детьми не было близости. Отец – человек пожилой, занятый делами, – существовал где-то вдали, как высшая власть в семье, и дети видели его редко. Мать же, Иоганна-Елизавета, в четырнадцать лет выданная замуж за сорокадвухлетнего Христиана Августа, была особой легкомысленной, увлеченной интригами и «рассеянной жизнью». Основное внимание она уделяла не детям (как вспоминала Екатерина, мать совсем не любила нежностей), а светским развлечениям. Забавно, что впоследствии, приехав с четырнадцатилетней дочерью – невестой великого князя – в Россию, тридцатидвухлетняя Иоганна-Елизавета вела себя так, как будто вся поездка была устроена ради нее одной, ревновала собственную дочь, оказавшуюся, естественно, в центре внимания русского двора.
Иоганна-Елизавета
Княгиня, в отличие от своего мужа – служаки и домоседа, постоянно путешествовала, подолгу гостя у многочисленных родственников, живших в разных городах Германии. Она часто брала с собой Фике и ее младшего брата Фридриха Августа, и девочка с раннего возраста привыкла к новым местам, легко адаптировалась в незнакомой обстановке, быстро сходилась с людьми. Впоследствии ей это очень пригодилось.
Нельзя забывать еще одну особенность местности, где «производили сносных императриц»: Екатерина жила в наиболее развитой, протестантской части Германии. Сюда с конца XVII века бежало от ужаса католических расправ великое множество французских гугенотов. Поэтому здесь, на севере Германии и в Пруссии, французская культура и образованность пустили глубокие корни. В этой атмосфере и жила семья будущей Екатерины. Следует прислушаться к мнению Людовика XVI, возражавшего одному из первых историографов Екатерины II К. К. Рюльеру, который писал, что якобы ее ранняя жизнь была пропитана духом казармы. «Ничего подобного! – восклицал король. – Просто автор плохо знаком с укладом домашней и придворной жизни мелких немецких князей, при дворах которых говорили на изящном французском языке».
Как бы то ни было, с молоком кормилицы Фике впитала французский язык – великий и могучий двигатель интеллектуального прогресса в XVIII веке. Став взрослой, она особенно часто вспоминала свою воспитательницу мадемуазель Елизавету (Бабетту) Кардель – француженку-эмигрантку. Бабетта, по словам Екатерины, была на редкость добрым и милым существом, с возвышенной от природы душой, развитым умом, превосходным сердцем; «она была терпелива, кротка, весела, справедлива, постоянна и на самом деле такова, что было бы желательно, чтобы могли всегда [для детей] найти подобную». В письме 1775 года, вспоминая свою уже давно покойную воспитательницу, Екатерина писала: «Кроме разных наук, она еще знала, как свои пять пальцев, всякие комедии и трагедии», цитатами из которых так и сыпала.
Принцесса Фике – живой, впечатлительный ребенок – все это впитывала и басни Лафонтена знала не хуже, чем Библию, отрывки из которой ее заставляли заучивать наизусть. Но важно подчеркнуть, что ни в семье Фике, ни в обществе протестантской Германии не было и тени религиозного фанатизма, который так часто коверкал души детей тех времен. О религиозных воззрениях зрелой императрицы Екатерины скажем потом, теперь же отметим, что немыслимо и представить, чтобы в католической части Германии маленькая принцесса могла вести дискуссию со своим духовным отцом – пастором – о том, почем уже должны гореть в адском пламени гении античности только за то, что они родились раньше Христа и знать не могли о его душеспасительном учении.
Особенно пристрастилась Фике к чтению. Бабетта нашла вернейший способ привить эту любовь: она читала вслух своей воспитаннице что-нибудь очень интересное, но при условии, чтобы та хорошо вела себя на уроках; если же Бабетта была недовольна успехами Фике, то читала книгу про себя, чем очень огорчала девочку. Возможно, в то же самое время в Киле Брюммер – наставник юного голштинского принца Карла Петера Ульриха, почти ровесника и будущего мужа Екатерины – бил мальчика и привязывал его, вместо обеда, к ножке стола или ставил голыми коленями на горох, отчего ноги принца распухали. Может быть, и по этой причине Петр III и Екатерина стали такими разными…
Конечно, домашнее образование, которое получила принцесса Фике, было отрывочным и несистематическим. Да из нее и не собирались делать ученую даму. Как только стало ясно, что Фике выжила и относительно здорова, ей определили иной удел – в четырнадцать-пятнадцать лет принцессе Софии предстояло стать женой какого-нибудь принца или короля. Так было заведено в ее мире, и девочку с малолетства готовили к будущему браку, обучая этикету, языкам, рукоделию, танцам и пению. К последнему предмету Фике оказалась абсолютно непригодной из-за полного отсутствия музыкального слуха. Впрочем, уже того, чем она владела, было вполне достаточно, чтобы стать хорошей женой короля или наследника престола. И Фике с нетерпением ждала своего будущего мужа. Как-то много лет спустя в разговоре Екатерина ополчилась на дам, вступающих в брак по расчету; я думаю, что императрица лицемерила: сама она с детских лет готовилась отдать себя не тому, кто ей понравится, а багрянородному избраннику. Но понять ее можно: ведь юная Фике, как честная и добропорядочная девушка, мечтала, что полюбит того, кого судьба и родители дадут ей в мужья, подарит ему наследников, и все будет хорошо. И ее ли вина, что мечты эти не сбылись?