Женщины, о которых думаю ночами
Шрифт:
Еще я замечаю, как сложно мне встроиться в эту схему. Здесь я – «белая богачка» (чего не скажешь в Финляндии), повсюду обращающая на себя внимание, и не всегда в положительном смысле. Меня прямо-таки достает мысль, что от местных меня отличают цвет кожи, одежда, бумажник, представления о гигиене, мечты о сафари и даже абсурдный проект под названием «каренбликсен». Я на все смотрю с интересом, хочу все увидеть, все понять. Но возможно ли это? Даже фотографировать не всегда получается. Смогу ли я написать об увиденном, и если да, то как? Хочется написать о том, как чувствует себя финка средних лет, не владеющая местным языком, едущая по следам Карен в Африку, но не знаю, удастся ли мне прилично справиться с задачей – без дурного тона, без пошлого воспевания экзотики (здесь все экзотично) и без взгляда колонизатора (я неизбежно белая, приехала с Запада и я, как ни крути, не способна понять местную культуру). Только если уж меня занесло сюда, то написать придется. Занимаясь правкой текста,
Ни о чем таком я не задумывалась, создавая свою первую книгу о Японии. Я просто выкладывала на бумагу все, что приходило на ум, не заботясь о цензуре или политкорректности. Но в этих записках об Африке меня преследует ощущение, будто я ступила на минное поле.
Вероятно, как бы я ни старалась быть осторожной, не подорваться на этой мине мне все же не удастся!
Ф.
В конце концов, мы едем подписать договор на сафари в офис Эндрю. За столом сидят две его красивые дочери, и я передаю им в герметичном пакетике все содержимое моего банковского счета имени «каренбликсен» – что полнейшее безумие, ведь ради двух недель сафари я выкладываю весь свой бюджет, рассчитанный на два месяца.
Здесь же присутствует мой будущий гид и водитель из местных по имени Фазаль. Ему под тридцать, он доброжелателен и улыбчив. С ним я проведу двенадцать дней и ночей в саванне – вне пределов досягаемости цивилизации, Интернета и телефонной связи.
Думаю о том, что самого важного африканского партнера Карен, с которым она часто оставалась одна и провела восемнадцать лет на плантации, звали Фарах.
Буква «Ф». Должно быть, хороший знак.
6.4.1918. Дорогая матушка… Присутствовала вчера на очень приятном ужине в клубе «Мучайга» в Найроби… Нас было всего четверо: дочь бывшего губернатора и еще один необыкновенно приятный человек по имени Денис Финч Хаттон. О нем я много слышала, но никогда не встречала…
Карен впервые повстречалась с британским аристократом и охотником на крупных животных Денисом Финчем Хаттоном в апреле 1918 года незадолго до своего 33-летия. Денис был моложе ее на год, но уже занимался организацией сафари в Восточной Африке для высокопоставленных персон. Знавал он и представителей королевской семьи. Это был высокий, худой, утонченный и, по воспоминаниям, – невероятно привлекательный мужчина. На мой взгляд, выглядит он совершенно обычно, к тому же лысоватый – хотя, возможно, фотографии не передают его обаяния. Следующая встреча Дениса и Карен произошла уже через месяц на охоте (их компания застрелила тридцать антилоп, двух шакалов и одного леопарда) – и Карен была совершенно очарована Денисом. Он остался на ужин, а потом и на ночь, и на следующее утро Карен отвезла его в Найроби. Позже она писала домой, что редко случается ощутить такой прилив симпатии и такое единение душ при встрече с новым человеком. Талант и разум – какие редкостные качества!
Карен казалось, что она наконец встретила мужчину всей своей жизни. И хотя Брор поддразнивал ее, она искренне признавала, что единственное, что ее интересует в этой жизни, – это новая встреча с Финчем Хаттоном. Он стал воплощением ее идеала мужчины, и Карен ощущала вдохновение от того, что на «склоне лет» ей посчастливилось встретить такое сокровище. Денис производил впечатление уверенного в себе, образованного человека с хорошим вкусом. Он ставил ей на граммофоне Стравинского, наизусть цитировал греческих классиков, Шекспира и многих известных поэтов. Когда в клубе «Мутайга» кто-то справился насчет белого охотника, ему сказали: старина, вам нужны лучшие, а потому обратитесь к Бликсен или к Финчу Хаттону. На сафари, устраиваемых Денисом, присутствовали лучшие повара, столы сервировались хрустальными бокалами на белоснежных скатертях, подавались лучшие вина и, разумеется, играл граммофон. Ужин накрывали ровно в девять часов вечера. Подавался суп, только что подстреленная дичь и выпеченный утром хлеб. А в 1928 году во время сафари для принца Уэльского устраивался вечерний чай после четырех часов пополудни. У Дениса было отменное чувство юмора. Однажды он полетел из Африки в Лондон послушать оперу и улетел обратно, даже не повидав никого из родственников. (Справедливости ради замечу, что в те времена перелет в одну сторону длился шесть дней, так что эта история может быть и не совсем правдива.) В другой раз один лондонский приятель послал Денису телеграмму с вопросом, знает ли он адрес некоего N. После того как гонец через несколько недель доставил телеграмму в богом забытое место на сафари, Денис ответил телеграммой: «Знаю». Его не особенно заботило, что подумают другие, он всегда поступал именно так, как ему хотелось. Он совершенно не собирался связывать себя узами брака. При этом Денис вызывал неизменное восхищение, где бы ни появлялся. Даже Брор гордился тем, насколько «высокородный» у его жены воздыхатель, и представлял его всем фразой «мой хороший друг и любовник моей жены». Карен настолько ценила Дениса, что даже не писала о нем в своих книгах, в то время как в других источниках за ним закрепилась отвратительная кличка «плейбой».
В феврале 1919 года Карен писала своей матушке в возбуждении: «В воскресенье после скачек мы упражнялись в стрельбе… Финч Хаттон расхворался и остался у нас. Он до сих пор здесь, и это приятно. Вряд ли я когда-либо встречала такого интеллектуала – именно здесь учишься ценить подобное. Однако мне пора заканчивать, идем с Денисом на прогулку. Небо затянуто тучами – это к дождю…»
Война в Европе закончилась в ноябре 1918 года, и в августе 1919-го чета Бликсен (они все еще были женаты) отправилась отдохнуть и развеяться в Лондон и Париж. Они покупали хрусталь, пили шампанское, заказывали одежду и обувь из привезенной змеиной кожи – в Найроби купить что-либо модное было совершенно невозможно. «Невозможно поверить, как много значит одежда, – писала Карен. – Может, я ценю ее слишком сильно, но ничто – ни болезнь, ни бедность, ни одиночество, ни какое другое несчастье – не давит так сильно, как понимание, что тебе нечего надеть».
В Дании ее накрыла усталость – такая случается, когда вдруг нет нужды нести ответственность ни за что и остается только лежать и есть приготовленную мамой еду. Карен провела в Рунгстедлунде год. Она прошла курс лечения от сифилиса, перенесла испанку и токсемию. Будущее кофейной плантации было брошено на чашу весов, и это не могло не беспокоить Карен. Уже в марте 1920 года Брор отправился в Африку, планируя получить кредит для развития плантации. Карен вернулась в Момбасу только под новый 1921 год.
Ферма в Африке встретила ее разорением. За то время, пока Карен находилась в Европе, Брор вел разгульный образ жизни. В доме кого только не побывало, и множество вещей попросту исчезло. Брор продал или заложил мебель и серебро Карен, использовал фарфор и хрустальные бокалы в качестве мишеней для стрельбы, устраивал оргии и даже вытащил мебель из гостиной на холм Нгонг, чтобы устроить экзотическую вечеринку. Финансовая ситуация была катастрофической. Весной в Кению прибыл сам директор корпорации и дядя Карен Ааге Вестенхольц, потому что инвесторы и родственники собрались продавать имение, приносившее им сплошные убытки. Однако Карен не хотела сдаваться. Горячо выступив в защиту своего дела, она, возможно, чуть преувеличила свою компетентность, утверждая, что единственная знает, как следует правильно удобрять кофейные кусты или как позаботиться об ожоге наемного работника. Но тем не менее в июне 1921 года было принято решение, что Карен будет управлять имением и дальше – при условии, что продемонстрировавший полную безответственность Брор будет полностью отстранен от управления компанией Karen Coffee Company.
В итоге Брор окончательно покинул плантацию. И, хотя семья давила на Карен, та не хотела разводиться с ним. Интересно, почему? Ведь Брор изменял ей, заразил сифилисом, уничтожил ее собственность, и, кроме всего прочего, Карен была влюблена в Дениса. Однако Брор на протяжении многих лет был для нее самым близким человеком, а при разводе Карен автоматически утрачивала социальный статус, звание баронессы и парадоксальную свободу находиться с Денисом в связи. Желание Брора развестись стало для нее настоящим ударом. Он собирался жениться на некой «английской леди», имевшей желание поддержать его экономически. Окончательное решение о разводе было вынесено в январе 1922 года. Карен на тот момент исполнилось 36 лет, из которых она пробыла замужем восемь.
Вспоминая события тех лет, Карен писала, что эти времена были для нее куда хуже, чем даже те, когда она болела. Поверь, Карен, я знаю, насколько сложно разорвать даже самые проблемные отношения. Человек становится близким, судьбы переплетаются, словно корни деревьев, и кажется, что отрываешь себя от собственной жизни.
Январь 1923. Дорогая матушка… Я бы хотела дать всем молодым женщинам два совета: обрежьте волосы и научитесь управлять автомобилем. Эти две вещи перевернут жизнь человека. В течение столетий длинные волосы служили средством порабощения женщины – и вдруг ты ощущаешь себя неописуемо свободной: у тебя короткая стрижка, ее можно легко привести в порядок и дать ветру трепать ее сколь угодно. И поскольку здесь никто не пользуется корсетами, ты можешь двигаться наравне с мужчинами. Я бы начала носить брюки, если бы они подходили мне, или шорты, как многие женщины здесь, но у меня неподходящие ноги, да и нет моральной смелости…