Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы
Шрифт:
Сильная группа и Кальций остаются на месте, г) слабая группа идет к Радию и действует вышеуказанным путем. Если Л. И. спокойна, то лишь только освобождается путь в маленький коридор, все идем в контору.
Вход в контору и действие там: 1) Кальций идет одна и тихо открывает первую дверь, подходит ко второй и смотрит: если В. И. Веселова спокойна, все идут в комнату следователя, дверь приоткрывается, ключ у Лизы; 2) Если Веселова спит, Кальций открывает вторую дверь, около Веселовой остается слабая группа, а Кальций идет к Федорову; если он спит, Кальций наклоняется, сильная группа становится у изголовья — Кальций осторожно
Если Веселова не спит: в комнату следователя входит Гельма, за ней слабая группа. Кальций подходя к двери, говорит, что идет начальница, и открывает дверь, ключ из руки не выпускает. Первой идет Гельма, а за ней Нина и вся слабая группа и берут Веселову. Все остальные идут в комнату следователя и закрывают дверь.
Кальций направляется к Федорову, а за ней сильная группа действует по вышеуказанному».
Вся долгая и сложная организационная работа, проделанная в невозможных условиях завинченной уголовной тюрьмы, целиком вылилась в эту инструкцию. Торжеством стратегического искусства можно бы назвать побег, задуманный разработанный и проведенный случайно сошедшимися вместе 14-ю женщинами как на сцене, ни в чем не отступая от плана. Рассказ о нем будет только более красочный, — но основное вы уже прочли в сухой инструкции, которую Шура Карташева составила для надзирательницы А. В. Тарасовой.
В ночь на 1-е июля в 8-й камере никто не спал. В двенадцать часов пришла на ночную смену Тарасова и сообщила под дверь: все готово, сегодня выходим. Потом в ту же щель поползли: пакет с деньгами, сверток черного тюля, две рубашки, трое брюк, нитки, иголки, ножницы, письмо… Как она сумела пронести такой багаж — тайна женской изобретательности.. [238] Часть вольной одежды еще днем она протащила под видом грязного белья в стирку и спрятала где-то в кубе — сейчас все это переправлялось под дверью.
238
Значительная часть одежды для беглянок была пошита семьей В. В. Маяковского.
Бежать готовы были 13 человек и для каждой нужно пригнать, подобрать или сшить вольное платье. Своего на нас были только чулки и черные гладкие без каблуков туфли-лодочки. Из готовых комплектов кое-как составили: 3-х мальчиков — Зоя, Шишкарева и Манька, конечно; 4-х барышень; одну даму (Гельма); одну девочку (Лиля Матье); 2-х женщин из народа; одну сборную и одной не хватило совсем. Эта одна была я; и так как у меня был свой собственный адрес (я отказалась от помощи с воли) на какую-то акушерку, то наши швеи принялись кроить и шить из казенных суровых простынь на меня широкое, как для беременной женщины, платье-реформ. Из черного тюля вырезали кружева и состряпали шляпу. Вера, Фаня и Анна Павловна, не разгибаясь, шили, подгоняли, резали, украшали — понемногу серые каторжанки превращались в пеструю толпу уличных прохожих. Менее способные приготовляли вязки — длинные полосы тех же добротных простынь резались на широкие бинты, сшивались, скатывались и складывались аккуратно в казенные же наволочки.
Шура торопливо дописала инструкцию и, кончив, сунула ее под дверь. Лежа на полу она расспрашивала Тарасову. Оказывается в последний момент произошли кое-какие изменения: Лидия Ивановна, старая, опытная и решительная надзирательница, дежурила эту ночь не на 2-м этаже, как мы предполагали, а на «следственном», т. е. как раз дверь в дверь против «малого срочного», где неминуемо должно произойти столкновение с постовой, — малейший шум может привлечь ее внимание. Но ведь мы знали, что идем на случайные комбинации и несомненно таких перемен будет в эту ночь еще немало — все учтено и принято во внимание. К тому же на «малом срочном» — Федотова, как мы и предполагали. А это уже очень много! Успокоенная Александра Васильевна пошла пройтись по постам; Настю и Валентину Александровну она в этот вечер подпоила, празднуя, якобы, свое рождение, и девушки дремали в тишине светлых коридоров. Лидия Ивановна, на которую она поглядела из глазка с площадки лестницы, сидела, положив голову на руки.
А мы уже были готовы и лежали на койках, прислушиваясь к малейшему шороху за открытым окном: не идет ли с обходом ночной дозорный? не вздумает ли Капитоновна делать ночную проверку? не придет ли скучающая постовая в гости из соседнего отделения на каторжный коридор? не вздумает ли, ради хорошей ночи, постовой во дворе завести разговоры через окно на лестнице с хорошенькой Федотовой? Мало ли что еще!
Сотни случайностей могли перевернуть все вверх дном.
Уголовных мы за чаем угостили вареньем с сонными порошками, и они спали крепко, да теперь уже нечего скрываться. Лежали все потому, что по правилам в камере горела лампа и со двора через широкие окна можно было бы видеть неспящих людей.
На своей койке у крайнего окна неподвижно сидела Зоя — ее тонкий силуэт в синей косоворотке четко вырисовывался на побледневшем небе. Зоя была часовым-разведчиком: смотрела и слушала; и глаза всех были прикованы к ней, как к сигнальному флагу.
Вдруг, резко прерывая тишину, зазвенел отчаянный кошачий вопль. Один, другой, третий… Готово!
Это с церковной горы, что так кстати расположилась против тюрьмы, подают товарищи сигнал: «мы в сборе — начинайте».
Камера зашевелилась. Быстро и молча заняли свои места: впереди Шура, за ней «сильная группа» — Нина, Зина Клапина, Зоя и Гельмс; за ними «слабая» — Наташа, Анна Павловна, Лиля Матье и, наконец, «обоз»: Фаничка, Галя Корсунская, Шишкарева, Никифорова и я.
Мое назначение оказалось, собственно, сложнее: нужно было замыкать шествие и, главное, держать подле себя двух неуравновешенных особ: Маруся Шишкарева (запутанная в нелепую экспроприацию и изуродованная тюрьмой девочка) могла закатить настоящую истерику, а Мане мы вообще не доверяли. Чтобы занять их и освободить активисток, я нагрузила их мешками-наволочками, в которые сложила тщательно связанные по парам и надписанные туфли — все мы шли в чулках. Простынные связки и кляпы были в распоряжении Фанички и Лили.
— Стали? Нина, сигнал!
Вскочив на стол, Нина три раза притушила лампу — с церковной горы хорошо видно наше крайнее окно. В ответ снова мяучит кошка, и, повинуясь далекому зову, Шура отчетливо постучала в двери.
Без шума (накануне попробовали ключ и смазали петли) приотворилась дверь, и один за другим легкие силуэты выскользнули на коридор. Я оглянулась: посредине пустой и разоренной камеры, высокая и тонкая стояла одна Вера; бледное лицо ее, в венце рыжих кудрей, улыбалось. Дверь захлопнулась — конец.
На коридоре было тихо, светло и непривычно просторно. Впереди меня уже выстраивалась вереница и колеблющейся линией двинулась вдоль стены. Открылась коридорная дверь — все уже на верхней площадке лестницы, ярко освещенной большой лампой (электричества в «Новинке» не было).
Шура махнула рукой — мы замерли у куба, только двое (кто именно — не помню) стали у двери в «следственный» коридор, на случай, если надзирательница вздумает выйти на площадку.
Тарасова подошла к лампе — она вспыхнула и погасла. Серый свет заполнил лестницу, а через большое окно со двора легли яркие пятна от ацетиленового фонаря. Сильный ветер раскачивал его, и свет бегал по стене, по перилам, по широким чугунным ступенькам. И, следя за этим светом, стараясь слиться со стеной, бесшумной цепью замелькали тени. Одна за другой, пригибаясь на поворотной площадке, соскользнули в 1-й этаж.