Женщины у колодца
Шрифт:
— Да, да. В сущности меня это не касается, — прибавил он, чтобы показать ей, как мало он интересуется её делами.
— Я читала то, что было о тебе написано в газете, — снова заговорила она.
Он должен был бы чувствовать себя польщённым, что она читала о нём, а между тем... нет! Что же такое случилось с Оливером? Он совершенно изменился, совсем стал другим, точно это был не тот же самый человек! Она совсем не понимала его теперь и пробовала разными путями подействовать на него. Наконец она спросила его, не может ли он дать ей газету? Она бы хотела прочесть
Оказалось, что газету он носил при себе в бумажном мешочке. Он вытащил её из кармана и подал ей.
— Ты можешь взять её с собой, — сказал он. — Но только я хочу получить её обратно.
Дня через два, под вечер, Петра снова пришла к Оливеру. Это было воскресенье, и потому она была одета ещё наряднее. Быть может, он ждал её и потому сделал некоторые приготовления к её возможному визиту: вымел пол в комнате, вытер очаг и отнёс немытые чашки и горшки наверх, в пристройку. Случай пришёл к нему на помощь. В кармане своего старого жилета он нашёл несколько мелких итальянских монет и бросил их на стол. Пусть там лежат. Можно похвастать ими. Сам он уселся за стол, чтобы подремать. Когда Петра вошла, он выпрямился и потянулся с равнодушным видом.
— Я принесла тебе назад газету, — сказала она. Она выучила наизусть эту статейку и процитировала её. Да, пусть он слышит, что о нём говорится в газете, как восхваляется его поступок! Он мог бы объехать весь мир!
— Я уже объездил его, — отвечал он, чувствуя прилив гордости.
— О, да, в этом нет у тебя недостатка! Кто же вымел у тебя пол?
Что за дело было ей до этого? Не пришла ли она для того, чтобы дать ему почувствовать своё превосходство?
— Девушки, — отвечал он, насторожившись.
— Какие девушки?
— Зачем ты спрашиваешь? — сказал он наставительным тоном.
— Я бы тоже могла это сделать, — отвечала она. Она плохо выглядела, Петра! Вид у неё был не свежий, не здоровый, далеко не блестящий, о нет!
— Если ты ничего не имеешь против, то я сварю для тебя кофе, — смиренно прибавила она. — Я, на всякий случай, захватила его с собой.
На этот раз её предложение не вызвало неудовольствия у него, но...
— Нет. Зачем тебе трудиться, — сказал он.
— Бог мой! Точно я не могу сделать этого? — возразила она и тотчас же принялась за дело.
Ему бросилось в глаза, что она опиралась на стул, точно чувствуя слабость, и несколько раз отворачивалась и отплёвывалась.
— Отчего ты не снимаешь мантильи? — спросил он. — Разве ты не можешь снять её?
— Это ведь тоненькая, весенняя мантилья... Что это за удивительные монеты у тебя? Какие это деньги?
— Это иностранные деньги.
— Ты всюду побывал, — заметила она.
— Они из Италии. Там у них все такие деньги, сольдо. Хотела бы ты их иметь?
— Нет, нет! Ты не должен себя грабить.
Он собрал в кучку все монетки и бросил их ей в карман мантильи.
Затем они заговорили о его матери. Она, должно быть, скоро вернётся. Говорили о его последней поездке на острова, это было слишком уже смело уплывать на лодке так далеко!
Он
Оливер, наоборот, мало-помалу пришёл в хорошее настроение. Он даже стал немного поддразнивать её насчёт столяра, но делал это без всякого озлобления, не выказывая ни малейшего неудовольствия ни против Маттиса, ни против неё.
— Да, да! Что-то ведь было между тобой и Маттисом, — говорил Оливер.
— Ты болтаешь вздор! Что могло быть между мной и ним?
— Разве ты не хотела выйти за него замуж?
— За Маттиса?
Петра всплеснула руками. Она отрицала какие бы то ни было тайные сношения с Маттисом и ровно ничего общего не имеет с ним. Да, она даже посмеивалась над его длинным носом!
— Это удивительно! — сказал Оливер, которому было всё-таки приятно слушать все её уверения. — А ведь я так понимал это!
Петра опустила взор на свою мантилью и прошептала:
— Существует только один человек, которого я когда-либо любила в своей жизни...
Оливер задумался и потом вдруг спросил:
— Ты всё ещё служишь у Ионсена? Каков теперь Шельдруп?
— Шельдруп? Причём тут он?
— Я просто так спросил. Он вёл себя как молодой прохвост, когда я пришёл с повреждённым судном. И всё, всё надо было ему заносить в протокол!
— Вот что! — проговорила Петра. Она опять наполнила его кофейную чашку и, усевшись на стул, сказала:
— Слушай Оливер. Как ты думаешь, если бы...
— Если бы что?
Она замолчала.
— Нет, я всё-таки не знаю! — вдруг заговорила она и побряцала в кармане итальянскими монетками. — Как ты думаешь, не могло ли бы опять всё вернуться и мы были бы с тобой, как прежде?
Однако её слова не произвели на него, по-видимому, никакого особенного впечатления. Он ожидал этого и у него были на этот счёт свои соображения.
— Как это пришло тебе в голову? — спросил он.
— Я всё время думала об этом, — отвечала она.
— Я не гожусь больше ни для кого, — заметил он.
— Не говори этого. Ты мог бы получить какое-нибудь занятие у консула.
— У консула? — насмешливо сказал он. — О, нет! Но я уже думал о том, чтобы похлопотать о каком-нибудь месте на маяке.
— Да, и это тоже годится. Что-нибудь да найдётся для тебя!
Снова молчание.
— Об этом нечего и думать, — опять заговорил он. — Калека-муж и пустой дом! Конечно, я бы, пожалуй, мог получить двери, чтобы навесить их, но...
Она полагала, что тут нет ничего невозможного, но не стала больше приставать к нему. Но она намекнула всё-таки, что у неё дома есть две двери. Затем она показала ему, что всё ещё носит его кольцо, как было раньше. Да, это было неопровержимо. Оливер с изумлением взглянул на неё, когда она заговорила о кольце. Он чувствовал себя несколько смущённым, и если б ему надо было что-нибудь сказать, то наверное у него вырвалось бы только проклятие.