Женский день
Шрифт:
– Ага, - конечно, представляю. Как тут не представить?!
Это же мои дети! Мой кот! И мать твою, моя собака, с которой я воздухом должна дышать!
Подрываюсь на диване и несусь в спальню. В глазах троится, но я скидываю халат и напяливаю первый попавшийся под руку спортивный
Вот там и торчи, сука шерстяная!
Ноги в кроссовки, на плечи куртку и бегом на улицу. Такси останавливаю, просто расставив руки в разные стороны, как звезда, япона мать!
Таксист смотрит на меня, как на полоумную, но не спорит, везет. Пока едем, реву в голос и волосы начесанные рву.
На фига мне этот Леха?
На фига мне эта тишина?
На фига мне жизнь без детей?
Да я даже на кота согласна!
Вою белугой, ерзая по сиденью задницей. Ни хрена в этих кружевных трусах неудобно даже. Всю промежность натерли до кровавых мозолей!
Верните мои хлопковые! Удобные!
Один черт знает как, но таксист меня привозит именно к тому дому, из которого Тарасов вываливает с моими детьми, с новой женой и гребаной собакой. Радуются все. Смеются. Счастливые!
Выскакиваю на улицу, задираю голову вверх, развожу руки в стороны и как завоплю на всю улицу:
– Верните мне мою жизнь!
Глава 8
И снова 8 марта!
Подлетаю на кровати, как реактивная
В комнате полумрак, ни хрена не видно, на часах восемь утра. Спешно откидываю одеяло и бегу в ванну. А там куча полотенец и зубных щеток, уточка и динозавр, шампуни детские и рассыпанный по кафелю кошачий наполнитель.
На цыпочках крадусь в детскую и со слезами на глазах вижу сопящих детей. Моих детей. Ни хрена я не «фри». Ну эту «фри» в жопу. Все мои родные, любимые. Кровинушки!
Пока счастливая, по коридору иду, наступаю коту на хвост. Он недовольно смотрит, а я его подхватываю на руки и к себе крепко прижимаю.
– Скотина меховая!
– сюсюкаю с придыханием.
Ну и, конечно же, к мужу иду. Он сопит в норке своей, а я смотрю на него влюбленными глазами, почти как пятнадцать лет назад. Вот ничего не изменилось.
Надо же! Один кошмар приснился, а как все сразу ценить начала.
– Натусь, ты чего?
– открывает один глаз Тарасов, а я наклоняюсь и целую его нежно.
– Люблю тебя, Тарасов, - от души признаюсь, а он уже морду свою широкую в улыбке сонной тянет и начинает ко мне подползать.
По груди, героически опавшей после четырех родов, ведет. По животу выпуклому, с лишними килограммами. Потом руку под сорочку запускает, по заднице наглаживает и довольно урчит. Ближе к нему жмусь. Довольная. Горю. Я же баба — огонь. Он по ногам трусы стягивает, а я дрожу уже вся в предвкушении. Только Стас вдруг замирает, трусы на вытянутой руке поднимает и удивленно шепчет:
– Кружевные?
– А?