Женский портрет в три четверти
Шрифт:
Тихий ужас.
Я разглядывал этот шедевр неизвестного мариниста, зал задремывал, докладчик несся к финишу без остановок, а председатель откровенно смотрел на часы - так футбольный судья за минуту до конца тайма начинает следить за секундной стрелкой. Кандидат поймал его взгляд, но вместо того чтобы перейти к выводам, отложил в сторону текст и сказал просительно:
– Там дальше все есть в тезисах. Дайте мне две минуты, я очень прошу. Еще один результат, он не попал в доклад, совсем коротко. Можно?
Он так умоляюще смотрел на председателя, что тот против воли кивнул головой.
– Если коллеги не возражают...
Коллеги безмолвствовали. Кандидат, глотая слова, понесся во весь опор но уже без бумажки.
Честно говоря, я его не слушал, потому что ловил каждое движение Бризкока - боялся, что тот уйдет, не дождавшись конца. А если бы и слушал, то все равно без толку: очень уж специальные вещи излагал кандидат из провинции. Сейчас, разумеется, я могу, не впадая в научную ересь, приблизительно пересказать суть того сообщения, но тогда это был для меня просто набор слов.
Так вот, кандидат изучал какую-то грибковую культуру из второразрядных, не слишком модную в микробиологических кругах; латинское название я так и не запомнил. Из этой культуры он выделил белок и стал его исследовать так и этак, в том числе рентгеноструктурньш анализом. В конце концов он набрел на способ, который позволял построить пространственную модель белка. Он сделал что-то вроде оптических срезов в каждой из трех плоскостей и готов показать эти проекции, если ему позволят.
Председатель поднялся со стула, зачем-то постучал карандашом по столу и сурово сказал:
– Ваше время истекло. Дополнительное тоже истекло. К сожалению. Интересующихся вы можете ознакомить, так сказать, в личном порядке. Благодарю вас. На этом, коллеги, мы заканчиваем наше первое...
– Простите, господин председатель!
Это мой профессор. Он что, с ума сошел? У нас и так всего пять минут!
– Я прошу вас разрешить докладчику показать слайды. Это может быть самым интересным в нашем заседании. Спасибо.
"Спасибо" Бризкок сказал по-русски, и мое сердце опять наполнилось надеждой на легкий контакт.
То ли председателю было лестно получить благодарность от мировой знаменитости, то ли он решил не спорить, но аспирант остался на кафедре. Зал сдержанно зароптал, самые нетерпеливые потянулись к дверям.
– Всего три картинки,- забормотал кандидат, преданно глядя на сэра Уильяма.- Я быстро. Пожалуйста, три последних слайда, в любом порядке.
Свет погас, и на экране появилась размытая картинка, напоминающая фотографию планеты с расстояния в несколько тысяч километров.
– Резкость, будьте добры,- попросил Ландидат.- Вот так, спасибо. Следующий слайд.
Появилась вторая картинка. Голову даю на отсечение, что она не отличалась от первой, ну разве что самую малость. Однако Бризкок привстал, вгляделся в изображение и попросил:
– Переверните слайд!
– Да, если можно,- поддакнул осмелевший кандидат.- Вы поставили его вверх ногами.
Можно подумать, что у этих оптических срезов есть голова и ноги.
Что-то не припомню я научного говорения, где не приключилось бы что-нибудь с эпидиаскопом. То покажут зеркальную картинку, то поставят ее не так, то перепутают порядок, то еще что-нибудь - вплоть до демонстрации слайдов, имеющих отношение только к личной жизни докладчика. А эти срезы не все ли едино, каким боком их ставить? Но профессор Бризкок был другого мнения, и он привык, что к его мнению прислушиваются.
Ассистент возился с эпидиаскопом, у него ничего не выходило.
Зажегся свет. Я сидел неподалеку от ассистента и следил за его манипуляциями. Он пытался вытащить застрявший диапозитив за уголок, но никак не мог ухватить его пальцами. Тогда из двух других слайдов он сделал нечто вроде пинцета, стараясь извлечь им тот, что застрял.
Зал почти опустел. Председатель уже не садился на стул, готовый в любую секунду положить конец затянувшейся комедии.
Свет опять погас. Горела только контрольная лампочка возле ассистента. Я бросил взгляд на экран, ожидая увидеть очередной марсианский пейзаж, который мне пытаются выдать за фотографию чего-то белкового.
И обомлел.
Светловолосая женщина с очень темными глазами смотрела с экрана вдаль спокойно, мягко, без тени улыбки, но не печально, скорее сосредоточенно, будто ловила ускользающее воспоминание.
Она была снята в три четверти. Профессиональные фотографы особенно любят этот ракурс; сейчас я понял, что они правы. Женщина показалась мне прекрасной. Нет, она в самом деле была прекрасной, и когда я потом рассказывал о ней Оле, она меня ни минуты не ревновала.
На женщине не было одежды. То есть я не стал бы на этом настаивать: она была сфотографирована по плечи, и можно допустить, что на ней открытое вечернее платье или купальник. Но мне показалось, что женщина на портрете вообще не знает одежды. При этом изображение было столь целомудренным, что хоть сейчас помещай на обложку женского журнала.
Несколько секунд в полупустом зале стояла тишина. Потом ктото засмеялся. Сидевший рядом с председателем академик, известный всему научному миру склонностью к мистификациям, громко сказал: - Весьма уместная на нашем конгрессе иллюстрация по поводу совершенства некоторых белковых тел...
– Я, со своей стороны, благодарю докладчика за демонстрацию этой сугубо научной фотографии,- поддержал его председатель.
– Ваш снимок превосходен.
– Но это не мой снимок,- забормотал кандидат.- Я его сроду не видел. Тут какое-то недоразумение...
Человек у эпидиаскопа, неожиданно оказавшийся в центре внимания, полез в свою машину. Председатель махнул рукой и направился к выходу. Но сэр Уильям оставался на месте - он, я и еще кандидат: тот словно приклеился к своей трибуне.
– Рамка ненормальная, пропади она пропадом,- ни к кому конкретно не обращаясь, прошипел ассистент.- Как слайд в нее провалится, так не вытащишь.
Бризкок наконец встал и жестом указал кандидату, чтобы тот спустился в зал. Кандидат послушался. Вилли взял его под руку и подвел к эпидиаскопу. Мой призывный взор он игнорировал.