Женское счастье
Шрифт:
– Пустяки тебе наговорили. Никакой кавказец не тронет, если сама того не захочешь, – возразила Вера. – Побудем еще здесь немного. Скоро уедем. Когда еще выберешься к морю?
Они сидели на лежаке солярия, в крайнем секторе, после которого уже тянулся дикий, редко обитаемый пляж. Вера оказалась здесь в эту вечернюю пору неспроста: она рассчитывала увидеть, точнее – подглядеть, как Виктор и Ларочка в костюмах Адама и Евы будут вдвоем на пустынном берегу; а присутствие Ольги – для маскировки, для отвода глаз: вроде невинно прогуливались и невзначай увидали.
Багровый диск солнца уже наполовину
– В поезде ехать – такая духота будет, – сказала Ольга.
– Ты бы на самолете, – мимоходом посоветовала Вера, поглядывая в одну и ту же сторону, на кромку берега, откуда могли появиться двое.
– На самолете страшно. Да и у меня давление… Пойдем. Никого уже нет. Наверное, вечерний кефир дают. Пойдем.
Вера пробовала упорствовать, предлагала посидеть «до лунной дорожки, до ночной экзотики», но Ольга настояла «на кефире».
Они уже отдалились от пляжа, пройдя мимо всех пустынных секторов, уже сворачивали на аллею санаторного сквера, когда Вера, оглянувшись напоследок, увидела между рядами лежаков и сниклых солнечных зонтиков две фигуры: он и она, в шортах, в белых футболках, – они брели возле самой воды, взявшись за руки. Это они! Без сомнений – они!
Ольга о чем-то болтала, поторапливалась, хотела после кефира успеть почитать какую-то чушь про гомеопатическое лечение. Вера шла за ней, поотстав, машинально, как на поводу. Две увиденные фигурки на берегу теперь неистребимо стояли перед глазами, влекли к себе, звали; какой-то болезненной непреодолимой тягой пронизывали все существо. Вдруг Вера резко остановилась, ахнула, взмахнула руками:
– Стой! Я на лежаке ее забыла! Санаторную книжку! Все в руках ее держала. А потом… Я вернусь, я быстро. Ты иди. Иди! Не жди меня. Я сейчас…
Вскоре Вера осторожно, с оглядкой, пробралась на прежнее место, где не могло быть никакой санаторной книжки, но откуда, если подойти к парапету и поближе к опоре ограждения, можно стоять незамеченной с берега. Прислонившись к бетонной свае, таясь, она выглядывала из-за нее вниз, на полосу дикого пляжа. Она видела, как те, двое, раздевались. Совсем. Донага. Сердце Веры билось часто, напуганно, словно бы за ней кто-то охотится. Нет, это она охотилась, – это она, воровски примостившись, охотилась за чужим счастьем. Стыдно, страшно, с холодком в груди и оттого еще заманчивее!
Солнце окончательно размылось низкими сизыми облаками, свет заката уже не мазался на темно-зеленой воде бликами, берег быстро погружался в сень первых потемок. Но Вера пока могла все разглядеть, а что не могла разглядеть, легко угадывалось и дополнялось красками воображения, даже амулетик на бронзовой шее мужчины отчетливо рисовался.
Двое, оба нагие, о чем-то негромко переговариваясь, пошли к морю, держась за руки; немного потешно, непривычно белели их оголенные бедра в контрасте с загаром. Тишина чутко воспринимала все звуки: шорох гальки под их ногами, легкий плеск воды, когда они входили в море, курлыканье голосов. Войдя в воду по колено,
Затаив дыхание, Вера стояла настороже: она очень опасалась, как бы кто-то ее не заметил, а главное – те двое случайно ее не заметили и не осмеяли. Но тем двоим, похоже, и дела не было в эти минуты до кого-то или чего-то не только на берегу, но и во всем мире. По-первобытному независимые от одежд и условностей, естественные в свое бесстыдстве, они, поднимая брызги, с радостным криком устремились на глубину, с разбегу кинулись в затихшую воду, поплыли, выбрасывая вперед руки.
Они довольно далеко отплыли от берега и различать их стало трудно, Вера опустила глаза; но до нее доносился плеск воды, смех, выкрики, и иногда – резкий веселый визг той, которую он называл «Малыш».
От берега, с пункта своего преступного наблюдения, Вера уходила задумчивая, пораженная; ей никак не удавалось оценить и назвать то, что она сейчас видела: истинная любовь или сладострастная игра, полноценная радость жизни или ничтожный самообман; но как бы там ни было, ей все еще слышался плеск воды, взбудораженной неурочным счастьем.
– Ну, нашла? – спросила Ольга, когда Вера появилась в дверях комнаты.
– Чего? – рассеянно сказала Вера.
– Книжку санаторную, спрашиваю, нашла?
– Ах да! Все в порядке. Она не терялась, она здесь, дома, – странно ответила Вера и, чтобы изолировать себя от приземленной скукоты разговоров с соседкой и остаться наедине, испытывая волнение от увиденного, поскорее ушла в ванную комнату.
Здесь она включила душ, разделась, но в ванну не полезла. Она долго стояла перед большим, в полстены, зеркалом, почти неподвижно и, пожалуй, впервые так пристально разглядывала себя. Подтянутая, пропитанная на морском берегу солнцем, с белыми фрагментами на теле от следов купальника, отчего загар выглядел еще крепче, а тело казалось ровнее, упруже; с крупными розовыми медалями сосков на вершинках туго налитой, объемной груди (Вера даже провела ладонями по своей груди и слегка ее сжала, как бы убедившись, что зеркало не врет, и грудь у нее действительно хороша, нежно тяжела); в темно-бронзовых чулках загара на стройных ногах, с темноволосым мыском внизу живота, уютно-гладкого, пружинистого (она и по животу провела рукою). А еще она видела в зеркале свое лицо с трепетно полуоткрытым влажно блестящим ртом, яркие, горящие внутренним огнем глаза, и русый зачес волос, слегка выгоревших и принявших необычный стальной лоск, и вся она в зеркале виделась взволнованно свежей, сочно молодой и чуточку отчаянной.
«А я ведь красива, – призналась она себе без стеснительности, любуясь на свое отражение. Она даже самозабвенно наклонила голову к своему плечу и легонько себя поцеловала. – Эта вертлявая Ларочка может не обольщаться. Я знаю цену и ей, и себе. Там, в море, со мной ему было бы не хуже…» Зная, что Ольга не услышит, так как голос забьют струи душа, Вера мягко и ласково, в подражание тому, кто занимал ее мысли, вслух произнесла:
– Малыш! – она как будто окликнула себя чужим голосом: – Ма-лы-ы-ыш!