Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного]
Шрифт:
Человек не птица, жабу ему в горло не запихнешь. В Англии Бомелий с наслаждением отведывал устриц, а во Франции, ходят слухи, люди и впрямь лягушек жрут, но русского человека эту погань в рот взять не заставишь. Да и ни к чему оно. Смерть, полагал Бомелий, должна быть сладкой на вкус и приятной на вид. Одно дело казнь публичная, и совсем другое – казнь тайная.
Уж конечно, не он сам отвозил царский принос обреченным. Среди этого приноса непременно была фляга с фряжским вином – чудесным, ароматным и сладким. В эту флягу и выдавливал дохтур Елисей отраву, взяв жабу за голову своими сильными пальцами и по каплям выжимая из ее заушин ядовитую белесо-зеленоватую жидкость. Конечно, не всякая жаба для сего годилась, а
Если человек был крепок здоровьем, он мог промучиться день или даже дольше. Болезненный отдавал Богу душу спустя час, а то и раньше.
Все неудобство жабьего яду состояло в том, что он не мог долго храниться. Поэтому, отправляясь с царем в Александрову слободу, архиятер всегда имел при себе запас жаб в переносном коробке, однако лишь зимой: летом в округе было довольно прудов и болот. К тому же в Александровой слободе надобности в яде не случалось. Там людей обыкновенно подводили к смерти другими способами.
В один из дней на исходе августа 1569 года – все лето государь провел в Вологде по делам опричнины и заехал в слободу вместе со всей своей свитой лишь на неделю – Бомелий вдруг узнал, что из Москвы прибыла царица. Не видевший ее несколько месяцев архиятер счел необходимым поинтересоваться здоровьем ее величества и был поражен. Ей было уже за двадцать пять – для восточной женщины возраст начала увядания, однако никогда раньше Марья Темрюковна не выглядела так хорошо! Всегда бывшая редкостной красавицей, ныне она расцвела необычайно.
Бомелий удивился. Что произошло со взбалмошной, вечно всем недовольной царицей? Такое благостное выражение можно увидеть на лице женщины, которая долго мечтала стать матерью и наконец готова сделаться ею. Однако Марье Темрюковне это не грозило ни в коем случае – благодаря тайным попечениям все того же дохтура Елисея. В чем же тогда дело?
Как ни плохо служили ему соглядатаи и наушники, они все же донесли весть о том, что в царицыны покои чуть не каждый день хаживала какая-то старуха-знахарка: рано поутру, порою еще до завтрака, и поздно вечером, когда царица уже ложилась почивать. Оставалась наедине с государыней недолго; уходила поспешно, особенно вечером. И после ее посещений в покоях царицы было тихо-тихо: никаких шумных игрищ не затевали, и песен по ночам не пели, и плясок не плясали. Наверное, ворожейка навевала Марье Темрюковне спокойный и крепкий сон…
Прослышав про это, Бомелий задумался. Возможно, старуха обнадеживает доверчивую Кученей насчет возможного материнства? Дурачит ей голову, выманивает денежки и подарки? И царица снова возмечтала о троне, на котором вскоре окажется одна – или в обнимку с любимым братцем?
Утром и вечером… Старуха приходит утром и вечером, но уходит почти тотчас…
Бомелий нахмурился. Слишком смелая мелькнула у него догадка. Нет, хоть царица и осталась по сути своей все той же полудикой горской княжной, какой была прежде, она вряд ли вновь решится на такую неосторожность. Хотя ей же закон не писан! И всем известно: когда кота нет дома, мыши гуляют по столу.
Она что, влюблена?! Но в кого, Господи помилуй? Двор ее состоит почти исключительно из женщин, разве что несколько мальчиков не старше десяти лет прислуживают за столом. Изредка мелькают дьяки, подьячие, государевы посланные, стражи, но общение с ними так кратко,
Нет, глупости. Причина блаженства Кученей в чем-то другом. Но вот в чем?!
Может быть, радуется, что увидит брата? Михаил Темрюкович прибыл сюда двумя-тремя днями раньше сестры, тоже довольнехонький. Ходят слухи, будто он намерен жениться. Следовало бы ожидать, что известие об этом приведет Кученей в ярость, а она цветет как мак. Или еще ничего не знает о грядущей свадьбе брата с дочерью Федорова? Впрочем, черт ли разберет этих азиатов!
Бомелий еще раз выразил царице восхищение ее необыкновенной красотой, сообщил, что состояние здоровья прекрасное, и покинул женские покои. Пришло время идти к государю: тот настаивал, чтобы архиятер непременно посетил его после того, как побывает у царицы. Государь также потребовал, чтобы Бомелий присутствовал нынче за ужином, и хотя тот не любил пьяных русских сборищ, вынужден был согласиться.
– А что, Иван Петрович, – приветливо спросил государь, – хотел бы ты быть царем?
Федоров-Челяднин осторожно положил на блюдо утиную ножку, с которой обгладывал нежное, хорошо вываренное мясо, утер рот и пальцы вышитой шелковой ширинкою и только тогда привстал для ответа. Больно вопрос дурацкий, не знаешь, что и сказать! «Нет» – на смех подымут, потому что не бывает таких дурней, которые отказались бы от царской власти, «да» – опять же обсмеют: куда ты, мол, со свиным-то рылом! А еще хуже, воспримут это «да» как покушение на царский трон. Поэтому Федоров еще раз поелозил ширинкою по бороде, якобы смахивая последние крошки, и уклончиво молвил:
– А на что мне, батюшка, такими мыслями голову засорять, коли ты у нас есть? Ты на престоле сидишь – ты и царь!
Помещавшийся слева от Федорова князь Афанасий Вяземский хмыкнул: ловко вывернулся боярин! Сидевший справа Басманов-старший лукаво прищурился и снова принялся за еду. А государь разочарованно воскликнул:
– Что ж по-твоему: царь только тот, кто сидит на престоле? Не-ет, это было бы слишком просто! Ну вот поди сюда, Иван Петрович, сядь на мое место. Посиди, а потом расскажешь нам, почувствовал ли ты себя царем.
Федоров и ахнуть не успел, как набежали прислужники, и в одно мгновение на него были навьючены кожух золотой парчовый, бармы [21] тяжелые да еще и шуба соболья, крытая аксамитом [22] . Мгновенно взопрев (август выдался против обыкновения жарким, вдобавок в трапезной надышали), Федоров не устоял и от малейшего толчка в грудь плюхнулся на трон. Царь, вкрадчиво улыбаясь, стоял рядом.
– Теперь скуфеечку мою надень – и совсем как я будешь, – сказал он, снимая с головы и нахлобучивая на Федорова свою скуфью, не черную, какую носил обычно, а нарядную, плетенную из серебряных ниток и унизанную жемчугом. У государя она плотно охватывала макушку, а небольшая голова Федорова провалилась в скуфью до самых бровей.
21
Оплечья, ожерелье на торжественной одежде со священными изображениями; их носили духовные сановники и наши государи.
22
Аксамит – бархат.