Жены и дочери
Шрифт:
Глава XLIII
Признание Синтии
— Ты сказала, я могу прийти, — произнесла Молли, — и что ты все мне расскажешь.
— Думаю, ты и так все знаешь, — уныло ответила Синтия. — Возможно, тебе неизвестны мои причины, но, во всяком случае, ты знаешь, в каком я затруднении.
— Я много думала, — сказала Молли робко и нерешительно. — И полагаю, если бы ты рассказала папе…
Прежде, чем она продолжила, Синтия вскочила со стула.
— Нет! — воскликнула она. — Не буду. Разве только мне придется немедленно уехать отсюда. И ты знаешь, что мне некуда ехать… без предупреждения, я имею ввиду. Полагаю, мой дядя примет меня, он мой родственник, и будет обязан поддерживать меня, как бы я себя не скомпрометировала. Или возможно, я могла бы получить место
— Прошу, пожалуйста, Синтия, не произноси такие безумные речи. Я не верю, что ты поступила так плохо. Ты говоришь, что не поступала, и я верю тебе. Этому ужасному человеку удалось запутать тебя каким-то образом. Но я уверена, папа мог бы все расставить на свои места, если бы ты только подружилась с ним и все ему рассказала…
— Нет, Молли, — сказала Синтия. — Я не могу, и покончим с этим. Ты можешь рассказать, если хочешь, только позволь мне сначала покинуть дом, дай мне немного времени.
— Ты знаешь, я никогда не расскажу того, что тебе не хотелось бы рассказывать, Синтия, — ответила Молли, глубоко задетая словами сестры.
— Ты не расскажешь, дорогая? — спросила Синтия, беря ее за руку. — Ты мне обещаешь? Клянешься?… Для меня будет таким облегчением рассказать тебе все, теперь ты знаешь так много.
— Да! Я пообещаю не рассказывать. Тебе не стоит сомневаться во мне, — ответила Молли печально.
— Очень хорошо. Я доверяю тебе. Я знаю, что могу доверять.
— Но подумай о том, чтобы рассказать папе и позволить ему помочь тебе, — настаивала Молли.
— Никогда, — ответила Синтия решительно, но тише, чем прежде. — Ты думаешь, я забыла, что он сказал в тот раз по поводу несчастного мистера Кокса? Каким суровым он был, и как долго я была в немилости, если сейчас я не в том же положении? Я из тех людей, как иногда говорит мама… Я не могу жить с людьми, которые плохо думают обо мне. Может быть это слабость, может быть грех… я не знаю, и мне все равно. Но я в самом деле не могу быть счастлива, живя в одном доме с теми, кто знает о моих ошибках, и думает, что они лучше меня. Теперь ты знаешь, что твой отец так бы и сделал, я часто тебе говорила, что у него, и у тебя тоже, Молли, нормы морали выше, чем те, что я раньше встречала. Я бы не вынесла, если бы он узнал, он бы так рассердился на меня… он никогда бы не смирился, а он мне так нравился! Он так мне нравится!
— Тогда не беспокойся, дорогая, он не узнает, — заверила Молли, поскольку Синтия снова начала впадать в истерику… — по крайней мере, мы больше не будем об этом говорить.
— И ты больше никогда не скажешь… никогда… обещай мне, — взмолилась Синтия, с горячностью беря ее за руку.
— Никогда, пока ты мне не позволишь. Теперь давай посмотрим, могу ли я помочь тебе. Приляг на кровать, я сяду рядом с тобой, и поговорим об этом.
Но Синтия снова села на стул рядом с туалетным столиком.
— Когда это все началось? — спросила Молли после долгого молчания.
— Давно… четыре или пять лет назад. Я была ребенком, предоставлена самой себе. Были каникулы, и мама уехала в гости, а Дональдсоны пригласили меня с ними на праздник в Вустер. Ты не представляешь, как приятно все это звучало, особенно для меня. Меня заперли в том огромном ужасном доме в Эшкоме, где у мамы была школа. Она принадлежала лорду Камнору, и мистеру Престону, как его управляющему, приходилось следить, чтобы ее красили и оклеивали. Но кроме того, мы были очень хорошо знакомы с ним. Я полагаю, мама считала… нет, я не уверена в этом, я достаточно обвиняю ее, чтобы рассказывать тебе то, что может оказаться всего лишь фантазией…
Потом она замолчала и сидела неподвижно пару минут, вспоминая прошлое. Молли была поражена тем, что на сияющем и прекрасном лице сестры временами появляются черты пожилого и измученного заботами человека. Она поняла, сколько Синтия, должно быть, страдала от этой скрываемой тревоги.
— Что ж! Во всяком случае, мы сблизились с ним, и он часто приходил в наш дом и знал, как никто другой, о делах мамы и все подробности ее жизни. Я рассказываю тебе это, чтобы ты могла понять, как естественно для меня было ответить на его вопрос, когда однажды он пришел и нашел меня, не плачущей, нет,
— Почему ты не написала ей и не рассказала об этом? — спросила Молли, отчасти боясь, что ее вполне естественный вопрос покажется обвинением.
— Хотелось бы мне показать тебе ее письмо. Ты, должно быть, видела некоторые мамины письма, разве ты не знаешь, что она всегда опускает самые важные моменты? В этом случае она раскритиковала свои развлечения, пожелала, чтобы я могла оказаться с ней, и обрадовалась тому, что я тоже собираюсь получить некоторое удовольствие. Но единственное, что в действительности могло бы мне помочь, она опустила, не написав, куда собирается поехать. Она упомянула, что покидает дом, в котором остановилась, на следующий день после написания письма, и что прибудет домой к определенной дате. Но я получила ее письмо в субботу, а праздник начинался в следующий вторник…
— Бедная Синтия! — посочувствовала Молли. — Все же, если бы ты написала, твое письмо могли бы переслать ей. Мне не хочется быть жестокой, только мне очень не нравится, что ты сделала друга из этого человека.
— Ах! — вздохнула Синтия. — как легко судить правильно, когда видишь, какое зло приходит от неправильного суждения! Я была всего лишь юной девушкой, чуть старше ребенка, а он был нашим другом… единственным другом, кроме мамы, которого я знала. Дональдсоны были всего лишь хорошими и добрыми знакомыми.
— Мне жаль, — ответила Молли. — Я была так счастлива с папой. Мне трудно понять, что с тобой было все иначе.
— Иначе! Надо полагать. Беспокойство из-за денег доставляло мне неприятности всю мою жизнь. Нам нельзя было говорить, что мы бедные, это могло навредить школе. Но я бы ограничивала себя и голодала, если бы мы с мамой ладили так же счастливо… как ты и мистер Гибсон. Это не из-за бедности. А из-за того, что она, казалось, никогда не желала, чтобы я была рядом с ней. Как только наступали каникулы, она отправлялась то в один особняк, то в другой. А я была в том самом переходном возрасте и могла присутствовать в гостиной, когда приходили гости. Девочки в этом возрасте ужасно любопытны и не стесняются задавать неприятные вопросы. У них нет определенного представления о том, что есть правда и ложь в культурном обществе. Во всяком случае, я оказалась у матери на пути и поняла это. Мистер Престон, казалось, тоже что-то почувствовал, и я была очень признательна ему за добрые слова и сочувствующие взгляды — крохи доброты, которые упали бы под твой стол незамеченными. Поэтому в тот день, когда он пришел посмотреть, как справляются рабочие, он нашел меня в опустевшей классной комнате, я смотрела на свою выцветшую летнюю шляпку и какие-то старые ленты, протирая их губкой, и почти изношенные перчатки — тряпье, разложенное на сосновом столе. Он сказал, что был рад услышать, что я собираюсь на праздник с Дональдсонами; полагаю, старая Бетти, наша служанка, рассказала ему новости. Но я была так озадачена отсутствием денег, а мое тщеславие расстроено поношенным платьем, что я была в дурном настроении и сказала, что не пойду. Он сел за стол и постепенно заставил меня рассказать ему обо всех моих тревогах. Порой я думаю, что в те дни он был очень приятным. Так или иначе, в тот раз я не почувствовала, было ли неправильным или глупым принимать от него деньги. У него в кармане было 20 фунтов, он сказал, что не знает, что делать с ними… они не понадобятся ему несколько месяцев. Я смогу вернуть их, или мама сможет, когда ей будет удобно. Она должна была знать, что мне нужны деньги, и я подумала, что мне следует принять их. 20 фунтов не так уж много, я должна взять их, и т. д. Я знала… по крайней мере, я думала, что знала… что мне не следует тратить двадцать фунтов, но я думала, что смогу вернуть их ему, чего мне не хотелось, и поэтому… с этого все началось! Это не кажется уж очень неправильным, правда, Молли?