Жены и дочери

Гаскелл Элизабет

Синтия присоединилась к ним, она тоже пыталась разузнать новости о мистере Гибсоне.

— Что случилось? — спросила миссис Гибсон. — Неужели никто не может ответить на вопрос?

— Осборн Хэмли умер! — серьезно ответила Синтия.

— Умер?! Осборн! Бедняжка! Я знала, что такое может быть, хотя… я была уверена в этом. Но мистер Гибсон ничего не сможет сделать, если он мертв. Бедный молодой человек! Интересно, где сейчас Роджер? Он должен приехать домой.

Дженни получила порицание за то, что пошла в гостиную вместо Марии, в чьи обязанности входила уборка этой комнаты, и по этой причине утратила последние остатки разума. Ее ответы совершенно не удовлетворили поспешные вопросы Молли. Мужчина подъехал к задней двери — она не видела, кто это был — она не спросила его имени. Он хотел поговорить с хозяином,

хозяин, кажется, торопился, и только остановился, чтобы взять свою шляпу.

— Он не будет долго отсутствовать, — подумала Молли, — иначе бы он обмолвился о том, куда поедет. Ох! Бедный отец остался совсем один! — и тогда ей в голову пришла мысль, которой она немедленно последовала. — Иди к Джеймсу и скажи ему установить дамское седло, на котором в ноябре я ездила на Норе Крейн. Не плачь, Дженни. Для этого нет времени. Никто на тебя не сердится. Беги!

Спустившись вниз Молли уже была одета в жакет и юбку, в ее глазах была решимость, а уголки губ дрожали.

— Ради всего святого, — сказала миссис Гибсон, — Молли, что ты задумала? — но Синтия сразу же поняла ее замысел и приводила в порядок поспешно выбранное платье Молли, пока та проходила мимо.

— Я ухожу. Я должна идти. Мне невыносимо думать, что он там один. Когда папа вернется, он непременно поедет в Хэмли, и если я буду не нужна, я смогу вернуться домой с ним, — она слышала протестующий возглас миссис Гибсон, но не остановилась. Ей пришлось ждать в конюшне, пока гонец ел и пил пиво, принесенное ему слугами. Ее появление прервало разговор, но она уловила лишь слова: «среди запутанной травы», и «сквайр не позволил бы никому к нему прикоснуться: он взял его на руки как ребенка; ему пришлось много раз отдыхать, и однажды он опустился с ним на траву, но не выпустил из рук; мы думали, что не сможем снова поднять его — его самого и тело».

«Тело!»

Молли не осознавала, что Осборн действительно мертв, пока не услышала этих слов. Они быстро ехали под сенью деревьев живой изгороди, но когда сбавляли скорость, чтобы проехать по мосткам или дать лошадям передохнуть, Молли снова слышала у себя в ушах это короткое слово и снова проговаривала его про себя, в надежде убедить свой смятенный рассудок принять суровую правду. Вот они оказались в поле зрения массивной неподвижности дома, освещенного лунным светом — луна вышла к этому времени — Молли затаила дыхание, на мгновение ей показалось, что она никогда не сможет войти и столкнуться с настоящим в этом жилище. Одно окно горело желтым светом, споря с серебряным сиянием, льющимся с неба. Мужчина указал на него, это было почти первое слово, произнесенное им с того времени, как они покинули Холлингфорд.

— Это старая детская. Они отнесли его туда. Сквайр не выдержал на нижней площадке лестницы, и слуги отнесли тело в подготовленную комнату. Я уверен, сквайр там, и старый Робин тоже. Они позвали его, как понимающего в хворях бессловесных животных, пока не придет настоящий доктор.

Молли спрыгнула с седла, не дожидаясь, пока ей помогут спешиться. Она подобрала юбки и не остановилась подумать, что ждет ее впереди. Она бежала вдоль знакомых поворотов, быстро поднялась наверх, прошла через двери, пока не оказалась перед последней. Там она остановилась и прислушалась. Стояла мертвая тишина. Она открыла дверь — сквайр сидел в одиночестве у кровати, держа умершего за руку, и глядел прямо перед собой в пространство. Когда Молли вошла, он не пошевелился и не двинулся, даже его веки не дрогнули. Правда уже проникла в его душу, и он знал, что ни доктор, будь он даже самым искусным, со всем своим старанием, не вдохнет жизнь в это тело. Мягко ступая, Молли подошла к нему, насколько могла, успокоив дыхание. Она не говорила, поскольку не знала, что сказать. Она понимала, что у него больше не осталось надежды на земное искусство, поэтому какого проку было говорить о ее отце и о том, что он задерживается? Стоя рядом с пожилым человеком, она немного помедлила, а потом соскользнула на пол и села у его ног. Возможно, ее присутствие могло послужить утешением, но произносить слова было бесполезно. Он, должно быть, знал о ее присутствии, но не выказал явного внимания. Так они и сидели, молчаливые и неподвижные, он — на стуле, она — на полу; умерший — под простыней — третий. Ей казалось, что она, должно быть, помешала отцу созерцать спокойное лицо, скрытое от глаз

более чем на половину. Время никогда не казалось таким безмерным, тишина никогда не казалась такой бесшумной для сидевшей там Молли. Обостренным слухом она уловила звук шагов, поднимающихся по дальней лестнице, медленно приближавшихся все ближе. Она знала, что это не мог быть ее отец, и это все, что ее сейчас волновало. Ближе и ближе… рядом с дверью… пауза и мягкий стук. Огромная сухопарая фигура, сидевшая рядом с ней, вздрогнула от этого звука. Молли поднялась и подошла к двери, это был Робинсон, старый дворецкий, державший в руке накрытую чашку супа.

— Благослови вас Бог, мисс, — произнес он, — заставьте его хоть немного поесть. Он ничего не ел после завтрака, а уже второй час ночи.

Он бесшумно снял крышку, Молли взяла чашку и вернулась на свое место рядом со сквайром. Она не говорила, она не совсем знала, что сказать, или как напомнить об этой простой потребности тому, кто так поглощен горем. Но она поднесла ложку к его губам и смочила их пряным бульоном, словно он был больным ребенком, а она — его няней. И инстинктивно сквайр проглотил первую ложку супа. Но через минуту, едва не опрокинув чашку жестом исступления, он отвел ее руку и произнес, всхлипывая и указывая на кровать:

— Он больше никогда не будет есть… никогда.

Затем сквайр бросился ничком на тело и зарыдал так неистово, что Молли испугалась, как бы он тоже не умер — не надорвал себе сердце. Он больше не обращал внимания ни на ее слова, ни на ее слезы, ни на ее присутствие, как не обращал внимания на луну, заглядывающую в распахнутое окно бесстрастным взглядом. Ее отец встал рядом с ними до того, как они оба почувствовали его присутствие.

— Спускайся вниз, Молли, — произнес он строго, но, пока она поднималась, нежно погладил ее по голове. — Иди в столовую, — теперь она чувствовала, как самоконтроль подводит ее. Она дрожала от страха, идя по залитым лунным светом коридорам. Ей казалось, будто она встретит Осборна и услышит от него объяснение — как ему пришлось умереть, что он теперь чувствует, думает и хочет, чтобы она сделала. Она спустилась в столовую — последние несколько ступеней преодолела, борясь с приливом ужаса — бессмысленно страшась того, что могло бы стоять за ее спиной; там она обнаружила накрытый к ужину стол, зажженные свечи и суетившегося Робинсона, переливавшего вино из бутылки в графин. Ей хотелось плакать, укрыться в каком-нибудь тихом местечке и выплакать все свое чрезмерное горе, но здесь Молли едва ли смогла бы это сделать. Она только чувствовала сильную усталость и полное безразличие ко всему на свете. Но яркость жизни вернулась, когда она почувствовала, как Робинсон держит бокал вина у ее губ, а она сама сидит в большом кожаном кресле, в которое села, не осознав этого.

— Выпейте, мисс. Это старая добрая мадера. Ваш папа сказал, что вы должны немного поесть. Он говорит: «Моя дочь, может быть, останется здесь, мистер Робинсон, она слишком молода для такого дела. Убедите ее съесть что-нибудь, иначе она не выдержит». Это были его собственные слова.

Молли ничего не сказала. У нее не было сил для сопротивления. Она выпила вина и немного поела, следуя уговорам старого слуги, а затем попросила его, оставить ее одну, вернулась к своему креслу и позволила себе заплакать, чтобы облегчить сердце.

Глава LII

Горе сквайра Хэмли

Казалось, что прошло довольно много времени, прежде чем мистер Гибсон спустился вниз. Он вошел в комнату, встал спиной к погасшему камину и помолчал несколько минут.

– Он лег спать, — произнес наконец мистер Гибсон. — Мы с Робинсоном уложили его. Но только я собрался покинуть его, он подозвал меня и попросил позволить тебе остаться. Право, я не знаю… но в такую минуту не хочется отказывать.

– Я бы хотела остаться, — сказала Молли.

– Правда? Ты — добрая девочка. Но как ты справишься?

– О, не беспокойся об этом. Я могу справиться. Папа…, - Молли замолчала, — … отчего умер Осборн? — спросила она тихим, дрожащим голосом.

– Что-то не в порядке с сердцем. Ты не поймешь, если я скажу тебе. Я ожидал подобного с некоторого времени. Но лучше не говорить о таких вещах дома. Когда я видел его в четверг, неделю назад, он, казалось, выглядел лучше, чем прежде. Я так и сказал доктору Николсу. Но в таких заболеваниях ничего нельзя просчитать.