Жены и дочери
Шрифт:
— Мне кажется, это очень достойный и полезный объект, без сомнения, — сказала миссис Гибсон с уверенностью.
— Полагаю, что так и есть, рассматривая его с точки зрения общественного блага. Но для нас лично, это довольно утомительно, поскольку держит Холлингфорда в городе… или между ним и Кэмбриджем… и все эти места такие скучные и пустые, а нам хочется, чтобы он вернулся в Тауэрс. Дело должно было быть решено давным-давно, есть опасность, что наследство потеряет силу. Двое других распорядителей сбежали на континент, всецело ему доверяя, как они говорят, но на самом деле, уклоняясь от своих обязанностей. Тем не менее, мне кажется, ему это нравится, поэтому я не должна ворчать. Он думает, что ему повезло выбрать своего человека… и он тоже из этого графства… молодой Хэмли из Хэмли, если только
— Должно быть это Роджер Хэмли! — воскликнула Синтия, ее глаза заблестели, а щеки порозовели.
— Он не старший сын. Вряд ли его можно назвать Хэмли из Хэмли! — заметила миссис Гибсон.
— Человек Холлингфорда — член научного общества, как я уже сказала.
— Тогда это мистер Роджер Хэмли, — сказала Синтия, — он уехал в Лондон по каким-то делам. Какая будет новость для Молли, когда она вернется домой!
— А какое Молли до этого дело? — спросила леди Харриет. — Она..? — и она взглянула в лицо миссис Гибсон, ища ответа. Миссис Гибсон в ответ посмотрела на Синтию очень выразительным взглядом, который та, тем не менее, не поняла.
— О, нет! Нисколько, — и миссис Гибсон слегка кивнула в сторону дочери, как бы говоря: «Если уж кто, то эта».
Леди Харриет начала посматривать на прелестную мисс Киркпатрик с возобновившимся интересом; ее брат так восхвалял этого молодого мистера Хэмли, что любой, связанный с Фениксом, был достоин наблюдения. Затем, как будто упоминание имени Молли снова всплыло в ее памяти, леди Харриет спросила: — А где сейчас Молли? Я бы хотела повидать свою маленькую воспитательницу. Я слышала, она очень выросла с тех пор.
— О! Когда она уходит посплетничать с мисс Браунинг, никогда не знаешь, когда она придет домой, — ответила миссис Гибсон.
— Мисс Браунинг? Ох, я так рада, что вы упомянули о них! Я очень их люблю. Пекси и Флэпси. Я могу их так называть в отсутствие Молли. Я пойду и навещу их до отъезда домой, а затем, возможно, увижусь с моей маленькой Молли. Вы знаете, Клэр, я почти полюбила эту девочку!
Поэтому миссис Гибсон несмотря на все ее предосторожности пришлось подчиниться тому, что леди Харриет покинула ее на полчаса раньше, чем планировала ранее, чтобы «опроститься» (как выразилась миссис Гибсон), навестив барышень Браунинг.
Но Молли ушла до того, как прибыла леди Харриет.
Испытывая раскаяние, Молли пошла длинной дорогой к ферме Холли, чтобы заказать тернослив. Она злилась из-за того, что мачеха отослала ее из дома под таким очевидным предлогом. С Синтией она не встретилась, поэтому пошла в одиночестве по прелестным тропинкам, с поросшими травой обочинами, и вдоль высоких живых изгородей, подстриженных отнюдь не в стиле современной агрономии. Поначалу ей было неловко спрашивать себя, как долго будет правильным не замечать маленькие домашние недостатки — заговоры и умолчания, которые господствовали в их доме с тех самых пор, как отец женился второй раз. Ей очень часто хотелось протестовать, но она не делала этого из желания избавить отца от разлада в семье. Она видела на его лице понимание, что некоторые поступки его жены не столь благородны, и знала, что это причиняет ему боль. Молли гадала, правильно ли хранить молчание. Из-за недостатка терпимости у девушки, из-за отсутствия у нее опыта, который бы научил ее преодолевать обстоятельства, из-за искушения, она часто была готова высказать мачехе веские истины о покое в доме. Но возможно, пример молчавшего отца, а часто некоторые крохи доброты со стороны миссис Гибсон (в хорошем расположении духа, она была очень добра к Молли) заставляли ее держать язык за зубами.
Тем же вечером за обедом миссис Гибсон пересказала свою беседу с леди Харриет, как всегда сильно ее приукрасив; она передала почти весь разговор, хотя и намекала, что большая часть сказанного была строго доверительной, и что она связана клятвой не повторять этого. Три слушателя внимали ей, не перебивая, на самом же деле они не слишком внимательно слушали, что говорила миссис Гибсон, пока она не дошла до факта присутствия лорда Холлингфорда в Лондоне и причин его пребывания.
—
— Да. Во всяком случае, это еще не окончательно решено. Но так как лорд Холлингфорд — единственный распорядитель, который проявляет интерес… и является сыном лорда Камнора… это почти определенно.
— Думаю, я должен выразить свое мнение по этому поводу, — сказал мистер Гибсон. Он снова впал в молчание, тем не менее, с этого времени прислушиваясь к разговору.
— Как долго его не будет? — спросила Синтия. — Мы будем сильно по нему скучать.
Губы Молли сложились в подтверждающее «да», но не произнесли ни звука. В ее ушах раздавался звон, словно присутствующие продолжали разговор, но произносимые ими слова казались нечеткими и невнятными. Это были просто догадки, они не мешали самой большой новости. Остальным казалось, что Молли ест свой обед как обычно, и, если она молчит, то всего лишь слушает нескончаемый лепет миссис Гибсон и замечания мистера Гибсона и Синтии.
Глава XXXIII
Блестящие перспективы
Пару дней спустя мистер Гибсон поспешил заехать к Хэмли, чтобы узнать подробности планирующегося путешествия Роджера. Он ломал голову над вопросом, должен ли вмешаться в этот проект или нет. Дела обстояли следующим образом: симптомы Осборна по мнению мистера Гибсона были признаками смертельного заболевания. Мнение доктора Николса отличалось от его собственного, и мистер Гибсон знал, что у старого доктора за плечами был большой опыт, и его считали очень искусным медиком. И все же он был убежден в своей правоте, а если так, то болезнь могла продолжаться в нынешнем ее состоянии многие годы, или могла довести молодого человека до могилы через час или минуту.
Предполагая, что мистер Гибсон прав, не лучше было бы Роджеру не уезжать на два года туда, откуда нельзя будет внезапно его вызвать? И все же, если дело решено, то вмешательство медика могло ускорить ту самую беду, которой боялись. Тем не менее, доктор Николс мог оказаться прав, и симптомы болезни могли происходить из какого-то другого источника. Могли? Да. Вероятно так и было? Нет. Мистер Гибсон не мог заставить себя ответить «да» на этот последний вопрос. Поэтому он ехал, размышляя: опустив поводья и немного склонив голову. Стоял один из тех спокойных и прекрасных осенних дней, когда на красные и желтые листья наброшены покрытые росой блестящие паутинки; когда живые изгороди, густо увитые ползучей ежевикой, ломятся от зрелых ягод; когда воздух наполнен прощальными свистами и ясным и коротким щебетанием, а не долгими, сочными горловыми трелями весенних призывов; когда из жнивья доносится шум крыльев куропатки, будто острое копыто ударяет по мощеной тропинке; когда то здесь, то там на землю плавно опускается лист, хотя нет ни дуновения ветерка. Деревенский доктор чувствовал красоту времен года намного острее, чем большинство людей. Он видел ее днем, ночью, в ненастье и в солнечный день, или же в спокойную, тихую и облачную погоду. Он никогда не говорил, что чувствовал при этом, он не облекал свои чувства в слова даже для себя самого. Но если его настроение когда-либо было близко к сентиментальному, это происходило в один из таких дней. Он заехал на конюшню, передал свою лошадь конюху и вошел в дом с бокового входа. В коридоре он встретил сквайра.
— Это превосходно, Гибсон! Каким попутным ветром вас занесло? Вы пообедаете? Стол уже накрыт, я как раз вышел из комнаты, — и, продолжая трясти руку охотно согласившегося мистера Гибсона, он усадил его за прекрасно накрытый обеденный стол.
— Что это я слышал о Роджере? — спросил мистер Гибсон, сразу переходя к теме разговора.
— Ага! Значит вы слышали? Это уже известно? Мальчиком можно гордиться. Старина Роджер. Верный Роджер. Мы привыкли думать, что он медлителен, но мне кажется, что медлительность и уверенность выиграют скачки. Но расскажите мне, что вы слышали? Сколь много известно? Нет, вы должны наполнить бокал. Это старый эль, такой сейчас не варят. Он ровесник Осборна. Мы сварили его в ту осень, когда он родился, и назвали его элем юного сквайра. Я думал откупорить бутылку на его свадьбе, но я не знаю, когда это произойдет, поэтому мы вскрыли ее сейчас, в честь Роджера.