Жертва судебной ошибки
Шрифт:
— Вы, мистер Фово, большой лакомка и очень неблагоразумны, — сказала Мария, грозя мужу пальцем. — Я пошлю Луизу к пирожнику, но с одним условием. Ты сегодня дежурный?
— Ах, уж не говори! Спать в этот холод на гауптвахте, на холодной постели, рядом со стрелками и гренадерами.
— Что же я могу сделать, если тебе нравится дрожать от холода на одной постели с хорошенькими стрелками и очаровательными гренадерами?
— Нет, черт возьми, мне это совсем не нравится, и в доказательство я не пойду сегодня на гауптвахту.
— Ну, мой милый, это и есть мое условие.
— Я скажу, что у меня было удушье.
— Тем более что ты объешься пирожного. Итак, ты можешь весь вечер провести с другом.
— Боже мой! Одно верно, что я счастлив. Только и могу
«Вот прекрасно, — подумала Мария, — старый пакостник будет меня ждать на извозчике возле магазина. Досадно, отчего я не велела ему привести с собой этого глупого князя! Было бы еще смешней».
И Мария направилась в заднюю комнату.
— Подожди, милочка, я тебя съем в ожидании пирога, — сказал Жозеф, обнимая жену за талию, когда она уходила наверх.
— Жозеф, перестань! Кто-то входит.
Действительно, вошел какой-то покупатель, и господин Фово направился к нему.
По мановению волшебной палочки мы переносим читателя на другую улицу этого же квартала, настолько же аристократическую, как улица Бак — торговая.
VII
Отель де Морсен принадлежал князю де Морсену и был одним из самых великолепных зданий в Сен-Жерменском предместье.
Приблизительно в то время, как вышеописанные сцены происходили у вдовы полковника Дюваля и у хорошенькой лавочницы г-жи Фово, — герцогиня Бопертюн, дочь князя до Морсена мечтала полулежа на кушетке возле камина в гостиной, меблированной с царской роскошью. Двадцатичетырехлетняя герцогиня представляла из себя законченный тип того, что Сен-Симон называл «гранд дама прекрасного и величественного вида». Ее стройная, тонкая талия, повели-тельная посадка головы, орлиный нос, что-то презрительное и насмешливое в абрисе нижней немного выдающейся губы — все это придавало тонким правильным чертам герцогини выражение необыкновенной аристократической гордости. Так что, когда в гостиную входила Диана Бопертюи в атласном платье со шлейфом, блистая драгоценностями, с высоко поднятой головой, окаймленной светло-каштановыми локонами в стиле мадам Севинье, и осматривалась с дерзкой гордостью, щуря большие светло-карие глаза (она была близорука), — то можно было подумать, что один из самых надменных портретов Мипьяра вышел из своей рамки. В этот день лицо герцогини выражало ужасную скуку. Опа лениво растянулась на пунцовой шелковой кушетке золоченого дерева. Опершись на подушку, она одной рукой рассеянно ласкала микроскопическую, чистейшей породы кин-чарлс и машинально наматывала на тонкие пальцы черную надушенную шерсть собачки. Другая ее рука бессильно свесилась с кушетки. Долгий нервный зевок на минуту скривил красивое лицо герцогини, и она с неподдельной искренностью проговорила:
— Счастливица Прециоза! Ты не скучаешь. Ты всегда довольна и вечером спокойно засыпаешь в конуре на своем пуховичке, если тебе ежедневно дают бисквиты, покрошенные в сливки, и если прогуляешься, свернувшись клубочком в моей муфте или лежа на подушках в карете. Счастливица! Ты не знаешь, что значит соединять в себе условия для счастья — сан, богатство, красоту, молодость, независимость — и влачить мрачную, холодную жизнь, не из чопорности, а потому, что ничего кругом не нравится. А наши единственные добродетели — сословная гордость и врожденная деликатность — с презрением возмущаются от одной мысли поискать «неизвестного» в обществе, которое стоит ниже нас. Но нет, ты также несчастна, бедная Прециоза. Разве ты не осуждена из-за чистоты благородной крови, восходящей до времен доброго короля Карла, водить знакомство только со знатными маленькими животными своей породы, с кокетливыми болонками, завитыми, надушенными, как ты, которые кушают только сливки и бисквиты и никогда не ходят пешком? Все они, за исключением незначительной разницы в хорошеньких мордочках, так похожи друг на друга, что услышать лай одной или увидеть, как она кокетливо подает лапку, значит видеть и слышать всех других. И ты, бедняжка, также обречена на смертельное однообразие. Я одобряю твою любовь к уединению. Ты права. Представь, что было бы с тобой, если бы ты, такая гордая, знатная, выходившая из этого отеля только для того, чтобы отправиться со мной в другой, вдруг решилась ступить маленькими выхоленными лапками в грязь уличных тротуаров? Нет, бедняжка, уж лучше жить в тяжелой мрачной скуке с равными по происхождению и образу жизни. Прозябай и умри в уединении, Прециоза! Тогда все станут восхвалять твою гордую неприступность, а я украшу твою могилку подснежниками — печальными, бледными и холодными цветами — и посвящу тебе такую эпитафию: «Здесь покоится несравненная Прециоза, образец всех добродетелей, которые можно иметь назло себе». По крайней мере, бедная малютка, — прибавила герцогиня, улыбаясь иронически, — ты не осуждена судьбой на ужасную смерть, как твоя хозяйка. Полтора года назад мне ее предсказала эта странная ворожея, которую я не обманула переодеванием. Положим, она не объяснилась окончательно, предоставив мне и другой любопытной выбор между трагической кончиной и бессрочной каторгой!.. Только скука может за-ставить нас выслушивать подобные глупости.
Философский монолог герцогини был прерван лакеем, который приподнял портьеру и объявил:
— Г-н Сен-Мерри.
Вошел господин лет пятидесяти, с изящной, еще подвижной и моложавой фигурой, с выкрашенными волосами, бровями и бакенбардами. Его несколько утомленное лицо обык-новенно выражало надменную спесь, смягченную привычками хорошего общества. Злые языки говорили, что в молодости он был прелестей и что герцогиня Бопертюи, если принять во внимание разницу между красотой мужчины и женщины, поразительно похожа на г-на Сен-Мерри в молодости. Достоверно известно одно, что, благодаря двойной привилегии крестного отца и старинного друга дома, он поцеловал фамильярно Диану в лоб. Она наполовину приподнялась при его приближении; он сел возле и сказал с возмущением:
— Ну, прелестная крестница, без сомнения, вы не знаете новости?
— Какой новости?
— Какая низость! Подобные гнусности могут совершаться только в наши дни. Вот последствия этой ужасной революции 89-го года. В какое время мы живем, Боже мой, в какое время!
— Но объяснитесь же!
— По крайней мере, свежая новость. Мне ее сообщила свекровь маркизы. Бедная женщина вне себя от гнева, она в отчаянии и, чтобы избежать позора семьи, сегодня же вечером уезжает в имение, несмотря на холод и снег.
— Милый крестный, я не понимаю ни одного слова. О какой маркизе вы говорите?
— Боже мой, о маркизе де Бленвиль.
— О моей кузине? Надеюсь, что это не она сделала какую-то низость, потому что ни до ее вдовства, ни после я не слыхала о ней ничего дурного.
— Возможно, но если бы вы и слышали, то ничего бы не потеряли.
— Как, разве можно в, чем-нибудь упрекнуть госпожу де Бленвиль? Нет, это или клевета, или ошибка. Кузина, быть может, единственная женщина, за которую я отвечаю.
— Неужели? Ну-с…
— Ну-с?..
— Она вчера вышла замуж… за своего доктора!
Герцогиня разразилась страшным хохотом:
— Маркиза де Бленвиль, одна из самых знатных дам Франции… Одна из самых суровых формалисток… Вышла замуж… Ай-ай-ай! За субъекта… за человека другой породы… за своего доктора… Ай-ай-ай!.. Господин, который щупает пульс и смотрит на язык. Поистине, можно умереть от смеха, в особенности, зная маркизу. Представить только себе ее надменную, строгую наружность… Послушайте, крестный, только вам одному может прийти в голову подобная фантазия. Но, благодарю вас, вы меня насмешили, а я так уже давно не смеялась от души. Вы очаровательны.
— Знаю, герцогиня, что вы не захотите верить подобной глупости, но…
— Но очаровательнее всего ваша серьезность и хладнокровие, с каким вы рассказываете эту шутовскую историю. Это делает ее вдвое смешней. Придумали ли вы, по крайней мере, подходящее имя этому доктору?
— Я ничего не выдумывал. Этот доктор путешествовал с маркизой по Германии, и его зовут Бонакэ.
— Что вы сказали? — спросила герцогиня, еле удерживаясь от нового приступа смеха, — повторите же имя, я вас прошу.