Жертва судебной ошибки

Сю Эжен

— У меня номер второй, — послышался голос другой женщины.

— У меня номер третий, — проговорил еще один женский голос.

Ворожея, вместо того чтобы по обыкновению, сейчас же пригласить одну из этих особ к себе в спальню, вдруг остановилась неподвижно среди них, словно случилось что-то внезапное. Среди мрака в комнате наступила такая глубокая тишина, что можно было слышать прерывистое дыхание ворожеи, охваченной странным и внезапным волнением. Но вскоре скептический номер первый подал голос и весело проговорил:

— Ну что же, госпожа колдунья, долго мы будем оставаться впотьмах? Я имею право войти первая и хочу скорей узнать судьбу.

Г-жа Громанш продолжала стоять неподвижно и молча, потом прошептала:

— Странно… три женщины?.. Что за связь?..

И после нескольких секунд раздумья она полуоткрыла дверь в спальню и сказала:

— Номер второй, пожалуйте.

— Одну минуту; у меня первый номер, и я не уступлю своей очереди, я стою за свое право, — живо проговорил насмешливый голос.

— Это правда, — ответила ворожея со странным выражением, делая многозначительное ударение на следующих словах, — вы очень дорожите вашим правом, сударыня, вы чересчур дорожите им.

Скептик номер первый был так удивлен и смущен словами ворожеи, что не возразил ни слова и пропустил вперед себя номер второй в кабалистическую комнату. Дверь в нее сейчас же закрылась.

II

Спальня ворожеи отличалась необыкновенной чистотой и вместе с тем спартанской простотой. Лампа под темным абажуром слабо освещала ее. Железная кровать, стол, четыре стула, комод, высокий ореховый шкаф составляли всю обстановку. Стены, оклеенные зелеными обоями, были голы; также отсутствовали обычные кабалистические эмблемы — чучела сов, крокодилов, змей, назначение которых — производить впечатление на простаков. Только на столе, среди нескольких колод карт, стоял магический прибор — хрустальная ваза в форме опрокинутого конуса, наполненная прозрачной водой, и ящик с золотыми, серебряными и железными медальками величиной с копеечную монету; медали были покрыты какими-то таинственными знаками.

Нельзя было рассмотреть, какова на вид ворожея, молода ли, стара, хороша или дурна собой: она всегда принимала в широком черном домино, из которого виднелись только красивые блестящие глаза. Номер второй, молоденькая и хорошенькая женщина, казалась смущенной, несмотря на плутовское выражение пикантного личика. Несколько раз она потупляла большие черные глаза и краснела до корней волос под испытующим взглядом ворожеи, которая молча рассматривала ее. Через несколько секунд г-жа Громанш проговорила тихим, почти ласковым голосом:

— Позвольте вашу правую руку.

И пока посетительница снимала шведскую перчатку, ворожея спросила:

— Вам неизвестны те две особы, что ждут в гостиной?

— Нет, сударыня. В темноте я не могла разглядеть их лиц, но мы обменялись несколькими словами, и я почти уверенно могу сказать, что не знаю этих дам; я раньше никогда не слыхала их голоса. Я приехала сюда со своей подругой, и она ждет меня на извозчике у подъезда. Я хотела только знать…

— Странно, — перебила ворожея, говоря сама с собой, — что это за связь?

— Какая связь?

— Извините, позвольте вашу руку, — сказала г-жа Громанш, не отвечая на вопрос.

Номер второй протянула руку. Ворожея отвернула широкий рукав домино и обнажила свои тонкие пальцы с розовыми отточенными ногтями, взяла руку молодой женщины и начала внимательно рассматривать те странные линии, что перекрещиваются на нашей ладони. Она вся ушла в рассматривание и только изредка переводила взгляд с руки на лицо клиентки. Она словно хотела сравнить начертанные на руке предсказания с линиями на лице и роняла слова, выдавав-шие ее мысли.

— Доброе сердце, — говорила вполголоса г-жа Громанш с чувством внутреннего удовлетворения, — чудное сердце, редкая деликатность.

— Сударыня… — скромно лепетала номер второй, краснея от этой справедливой похвалы.

— Прелестная натура, — продолжала ворожея, все более и более сосредоточиваясь, — ум прямой, правдивый, но мало развитой.

— О, вот это правда! — мило возразила номер второй, обрадовавшись такой критике, — ну, конечно, когда воспитываешься в среде мелких торговцев, то нет ни времени, ни средств стать образованной.

— Характер ровный и безумно веселый. Как она счастлива!

— Что верно, то верно! Вы угадали: я весела как зяблик, а счастлива как никто. Я хотела вас также спросить…

— Любящая, преданная жена… — продолжала ворожея.

— Постойте! Вы, следовательно, знаете, сударыня, что мой Жозеф лучший из людей? — сказала молодая женщина взволнованно.

— И нежная, любящая мать. Да, очень нежная мать.

— Что же тут такого? Все матери нежны, — возразила наивно помер второй, — это не хитро отгадать.

Вдруг ворожея задрожала, уронила руку клиентки к себе на колени, подняла глаза, словно созерцая что-то или собираясь с мыслями, потом перевела взгляд опять на руку клиентки и сказала, задыхаясь:

— Вы родились в 1821 году?

— Да, сударыня.

— Вам двадцать первый год?

— Да.

— Вы вышли замуж…

— 21-го ноября, — отвечала номер второй, удивляясь всезнанию ворожеи и ее тревожному голосу, — я замечала, что число 21 часто играет роль в моей жизни. Не правда ли, как это странно?

Г-жа Громанш ничего не ответила и приложила руки ко лбу. Она казалась огорченной; дрожь в плечах заставляла предположить, что она плачет и старается заглушить рыдания.

— Боже мой! Вы, кажется, плачете, сударыня? — спросила посетительница.

— Да, плачу, — отвечала ясновидящая.

— Вы плачете обо мне? Почему же? Ведь вы меня не знаете.

— Я вас вижу в первый раз; я не знаю, кто вы.

— В таком случае, что же заставляет вас горевать обо мне?

— Нечто ужасное. Но я еще не вполне уверена в том, чего опасаюсь за вас.