Жертва судебной ошибки
Шрифт:
— Я могу подтвердить это тем лучше, что у меня на руках есть больная, одна из самых знаменитых парижских ворожей. Очень странная женщина. Я, кажется, говорил вам о ней, Элоиза?
— Да. По вашим словам, бедное создание вместо того, чтобы, как вся ее братия, дурачить других, сама первая одурачена своим ясновиденьем, как она выражается.
— Если бы я мог говорить с вами медицинским языком, моя бедная г-жа Фово, то объяснил бы, что означает мнимое ясновидение. Я уже несколько лет внимательно изучаю это явление над моей больной. Ясновидение наступает у нее почти всегда вслед за приступами ужасной и неизлечимой болезни. При этом бедняжка — молодая, хорошенькая и замечательно умная женщина. Вот и нынче ночью, когда мы с вами встретились в Опере, меня позвали к женщине, у которой сделался припадок столбняка. И эта женщина…
— Это она! Я была уверена, что она! — вскричала Мария вся дрожа.
— Кто она?
— Ворожея, которую вы знаете. Где она живет?
— На улице Сент-Авуа.
— И ее зовут… Громанш?
— Да. Значит, вы у нее гадали?
— Да, мой друг, — сказал Жозеф. — Пусть бы она провалилась в тартарары, эта злополучная колдунья! А за ней и та дура, что посоветовала Марии отправиться к ней в трущобу.
— Постой, Жозеф, вместо того, чтобы успокоить жену, ты своими словами еще больше нагоняешь страха, — сказал доктор.
— И как вы, с вашим ясным умом, — прибавила Элоиза, дружески взяв за руку Марию, — как вы можете поддаваться нелепой боязни. Ведь эта колдунья почти сумасшедшая. Наконец, что же такое страшное она вам предсказала?
— Что я умру на эшафоте.
— Ай, какой ужас! — вскричала невольно Элоиза. — Но самая нелепость предсказания должна заставить вас только пожать плечами, а не то что бояться.
— А я вам говорю, — сказал доктор, — что ворожея — вполне безумная. Она даже не помнит своих предсказаний, делает их в бессознательном состоянии. Все это — бред больного мозга. И, наконец…
— Постойте, доктор, — перебила Мария. — Хотя я и не особенно умна, но до сих пор смеялась над предсказанием. Однако вы увидите, что было от чего почувствовать страх.
Вместе со мной у гадалки были еще две незнакомые мне женщины, и она сказала, что рано или поздно нас свяжет какое-то обстоятельство.
— И вы после этого никогда не встречали этих женщин?
— Нет, встретила нынче ночью.
— Каким образом? — спросил доктор с удивлением.
— Приезжала за вами в театр какая-нибудь молодая особа?
— Да, м-ль Дюваль приглашала меня к больной матери.
— Ну вот, я стояла рядом с Анатолем, когда он предложил этой девице передать вам ее просьбу; она поблагодарила его; в это время к Анатолю подошла дама в черном домино и что-то шепнула ему. Таким образом, он был окружен тремя женщинами. И вдруг из-за колонны послышался голос говорившей: «Вот еще раз вы собрались все втроем. Вспомните улицу Сент-Авуа».
— Слышишь, слышишь, Жером? — сказал испуганно Жозеф.
Доктор пожал плечами.
— Что же дальше? — спросил он. — Что здесь удивительного? Очень просто: ворожея была на балу, где среди двух или трех тысяч человек оказались две женщины, которым она гадала. Первое чудо! У ворожеи хорошая память, и она узнает их, тем более что они (извините за комплимент, м-ль Фово, вы принуждаете меня это сделать) замечательно хороши собой. Второе чудо! Наконец, ворожея видит, что подошла третья женщина, и говорит: «Вот вы опять собрались все втроем. Вспомните улицу Сент-Авуа». Третье и страшное чудо!
— Жером прав, — сказал Фово. — Если обдумать, то нет ничего проще. Только думать об этом совсем не стоит.
— Могу одно сказать, — возразила печальным тоном Мария, — когда я услыхала эти слова, то у меня сжалось сердце. Жозеф заметил. Сперва я хотела сказать ему причину, но потом не хотела тревожить тебя, мой милый; я рассудила, что это случайность, не больше, взяла себя в руки и по-старалась забыть.
— Что же тебя опять навело на эти скверные мысли?
— Не могу объяснить, но вот когда доктор высказал опасение, как бы Анатоль из жертвы не обратился в палача, то при слове «палач», мне представилась гильотина, вспомнилось предсказание ворожеи, и я вся похолодела. Я знаю, вы вправе смеяться надо мной; знаю, как глупо бояться, что Анатоль, каким бы он ни сделался злым, обратится в моего палача и заставит меня умереть на эшафоте. Но я откровенно говорю то, что чувствую. Конечно, это пройдет, но… какая смертельная тоска! Не знаю, мне вдруг захотелось обнять мою девочку, точно я ее никогда больше не увижу…
И Мария разрыдалась.
— Мари, ты плачешь! — вскричал Жозеф, бросаясь к ногам жены и не в силах удержаться от слез. — Но это глупая боязнь! Жером! Сударыня! Скажите же ей! О, какой я несчастный!
Волнение Марии и его причина были так странны, так необъяснимы, что супруги Бонакэ, несмотря на благоразумие и твердость характера, с минуту не могли говорить. Наконец доктор обратился к Марии и сказал отеческим тоном:
— Бедное, милое дитя, я бы солгал, если бы стал уверять, что ничто не оправдывает вашей тревоги. Я понимаю, что вполне объяснимая случайность, известное стечение обстоятельств могут поразить, встревожить самый сильный характер. Понимаю еще, что вы сблизили вчерашний случай в Опере и мое опасение относительно недобрых чувств Анатоля и, под влиянием страха, нашли в нем объяснение безумному предсказанию. Такие скачки мысли непонятны, их приходится только признавать. И как ни слаб человеческий ум, но у нас есть простой здравый смысл, и он должен разубедить вас. Поговорим спокойно. Напомню ваши же слова: предположим, что Анатоль стал самым гнусным негодяем… Но чего ради и каким образом он будет вашим палачом? И прошлое и настоящее говорит за то, что вы и впредь будете счастливы. Родители вас любят, муж обожает, вы — счастливейшая мать, вы довольны своим положением, у вас есть достаток, живете вы в довольстве, — вся жизнь ваша наперед определена, потому что рассудок и здравый смысл — непогрешимые прорицатели. Верьте в счастье. Вот вам мое предсказание.
— Милая Мария, — сказала г-жа Бонакэ, — позвольте и мне говорить без церемоний, так как я почувствовала к вам искреннее расположение, хотя только что узнала вас. Конечно, мы не можем предвидеть, что нам угрожает, но разве у вас нет верных, добрых друзей, готовых поддержать вас, не говорю, при серьезной опасности, а даже при первом беспокойстве, как бы ни было оно неосновательно? Разве они не помогут вам побороть суеверный страх, который иногда ис-пытывают такие нежные натуры, как ваша? Предположите самое ужасное, а потом взгляните на окружающих и спросите себя: что могут значить мрачные фантазии рядом с любовью и преданностью ваших друзей?
— Я была права, говоря, что моя тоска пройдет, — отвечала Мария, вытирая свои большие глаза и стараясь улыбнуться. — От ваших добрых слов дурные предчувствия улетают; мне кажется, что я проснулась от скверного сна. Теперь мне стыдно, что я была таким ребенком. Я страдала, и это было сверх сил. Извините меня, я не нарочно, уверяю вас. Жозеф, пойдем-ка домой. Прощайся, уже поздно; я немного устала и обещала маме прийти пораньше.
— А завтра я приду к вам, милая Мария, — сказала Элоиза, пожимая руку молодой женщины. — Я надеюсь, что ваши страхи пройдут, как сон.