Жертва судебной ошибки
Шрифт:
Вы — самый развращенный, самый неверующий, но, признаюсь, в то же время самый соблазнительный и дерзко-откровенный человек в мире. Вы мне сказали: «Не требуйте от меня ничего, кроме веселости, хорошего характера и скромности. А что до сердца, то я не имею его и не требую этого».
И вы свято выполнили свою программу, дорогой учитель. Невозможно быть умней, занимательней и очаровательней вас в tete-a-tete, как бы долго оно ни продолжалось. Я не могу упрекнуть вас ни в чем. Наконец, имею полное основание верить в вашу скромность и не могу считать вас причиной подозрений насчет нашей связи.
Как видите, дорогой Анатоль, при таком настроении
Еще раз вам говорю: вам пишет не безутешная или ревнивая любовница. От этих жалких существ вы были бы вправе убежать на край света. Нет, вам пишет друг, хороший, веселый товарищ по удовольствиям, желающий переговорить с вами о предмете, важность которого вы понимаете, после чего оба друга, пожав руки, пожелают взаимно успеха в любви и наслаждениях.
Ваша, несмотря ни на что, Д.».
«Письмо уже было запечатано, но я вскрыла его… Не верь, нет, нет, не верь ни одному слову из этих отвратительных мыслей. Они не больше как игра ума, навеянного тобой, и я от них отказываюсь. В особенности не верь в равнодушие и притворную насмешливость. Я лгала, да, лгала из гордости. Я страдала и скрывала это. Ах, Анатоль! Клянусь тебе, при каждом насмешливом слове сердце у меня обливалось кровью. Мой Анатоль, я люблю тебя, понимаешь ли ты? Люблю тебя, обожаю всеми силами моей души, пылко, горячо. Да, слышишь ли: моей души! Я никогда не дала тебе заметить искренней, глубокой любви, потому что от твоих насмешек над чувством слова замирали у меня на губах. Но, говорю тебе, я безумно тебя люблю. Кроме тебя мне никого и ничего не надо. Если я не увижу тебя сегодня вечером и ты уедешь завтра, — я поеду за тобой. Ты меня знаешь и поверишь этому. Жду тебя.
Всей душой и на всю жизнь твоя Диана».
XXXIX
Клеманс к Анатолю.
«Еще одна хорошая новость, мой Анатоль; еще одно утешение в вашем отсутствии, которое сверх ожидания я переношу мужественно, потому что воспоминание о вас неразлучно со мной, и мне кажется, что духовно мы и не расставались. Если бы я не боялась дать вам повод упрекать меня в слабости, то прибавила бы, что и хорошая новость доставила мне минуту сильнейшей тревоги, так как я узнала, что вы подвергались опасности. Но, слава Богу, она миновала, и не к чему вспоминать прошедшие страхи.
Право, мой Анатоль, наша любовь приносит нам счастье. Мне было отрадно узнать, что друзья, которых: мы лишили нашего доверия, ни в чем не провинились перед нами. А какое облегчение — покаяться в предубеждении, которое отдаляло нас от них! Неприятного недоразумения как ни бывало, и радость от дружеского согласия чувствуется вдвое сильнее.
Чтобы рассказать вам хорошую новость, мне придется вернуться к прошлой неделе, печальной неделе вашего отъезда.
Вы, конечно, помните, мой друг, что неделю тому назад просили отправиться меня в вашу квартиру на бульваре Bonne Nouvelle. Вы говорили, что уже больше не живете в отеле де Морсен и бываете там только днем, а ночуете в нанятой квартире. Вам хотелось, чтобы я увидела то место, где, по вашим словам, вы так долго прошили наедине со своей любовью. Мне понятен такой каприз сердца, мой Анатоль. И я бы также очень желала показать вам места, где жила со своей милой, нежной матерью. Знакомство с местами, где жило любимое существо, посвящает нас в его прошлое; мы хотим также овладеть и им, словно нам недостаточно настоящего и будущего.
И в тот вечер я отправилась с вами на вашу квартиру, как пошла бы за вами всюду. Разве я не свободна? Разве я не принадлежу вам? Разве я не ваша жена, — да, ваша жена перед Богом и перед моей матерью? Ведь она, умирая, сказала вам: «Поклянитесь мне, что женитесь на Клеманс, и я умру спокойно, не тревожась за ее судьбу». Ах! Вы вполне правы, мой друг: наш брак, наш истинный и священный союз заключен в ту торжественную минуту, когда мама уже холодеющей рукой соединила наши руки и сказала угасающим голосом: «Благословляю вас, дети мои».
Да, да, вы правы, мой Анатоль: с этой минуты я принадлежу вам. И что значит людской обряд для союза, заключенного в такую торжественную минуту? Не больше, как неизбежная формальность в глазах света, которая, по мнению этого же света, должна быть отложена до окончания моего видимого траура, так как в душе я никогда не перестану носить траур по обожаемой матери. Я уже много раз говорила вам, что в моей печали нет ничего острого. С той минуты, как я закрыла глаза моей дорогой мамы, уже любившей вас как сына, видали ли вы, чтобы я предавалась отчаянию, которое убивало бы человека, если бы долго длилось? Думать о маме, горевать о ней составляет теперь такое же необходимое условие моего существования, как дыхание, как любовь к вам, мой Анатоль. Но я все делаю отступления и никак не доберусь до новости, о которой я хочу рассказать вам. Вы, конечно, извините за это.
Наше последнее свидание в вашей квартире было прервано каким-то докучливым господином, которого вы были обязаны принять. Но я не права, браня его, потому что, оставшись одна в гостиной, где все напоминало вас, я так ушла в мысли о вас, что удивилась, когда вы вернулись, прося извинения за долгое отсутствие.
Кажется, я говорила вам, что в этот вечер ко мне заходил доктор Бонакэ и очень жалел, что не застал меня; он оставил записку, где умолял принять его на другой день рано утром. Мы так были предубеждены против доктора, что я не ответила ему на письмо. И потом, вы помните, мой друг, что этот и следующий день я не расставалась с вами? Увы! Словно мы предчувствовали близкую разлуку. Действительно, вы сообщили мне, что вам надо уезжать в ту же ночь, потому что ваш всесильный покровитель, князь де Морсен, доставил вам место первого секретаря посольства.
Доктор и его жена оставили меня в покое, видя мою настойчивость, и я давно уже ничего не слыхала о них. Но вчера, отправляясь на прогулку в Ботанический сад, я встретила доктора. Я не хотела с ним встречаться, но он протянул руку и сказал с приветливой улыбкой:
— Не бойтесь ничего. На этот раз я не с дурными вестями. Напротив, я хочу сказать хорошее об Анатоле и с этой целью шел к вам; но в уверенности, что меня не примут, я нес вот это письмо. Если вам больше нравится прочесть письмо, чем слушать меня, то возьмите его, и я вам не стану надоедать.
Признаюсь вам, мой друг, и вы поймете меня, что при словах: «Я хочу рассказать хорошее об Анатоле», мое предубеждение против доктора рассеялось, как по волшебству; я опять почувствовала прежнюю дружбу, которую питала к нему по многим причинам. Я бросила прогулку и вместе с доктором вернулась домой. Вот дословно наш разговор.
— Нынче утром, — сказал доктор, — я узнал об одном поступке Анатоля, который делает ему честь и дает мне сильную надежду на счастливое будущее для вас, как вы того заслуживаете.