Жертва судебной ошибки
Шрифт:
В это время послышались звуки охотничьих рогов.
— Собираются на охоту, мой милый Жювизи, — сказал Монсеваль, вставая и затягивая пояс для охотничьего ножа. — Тебе не хочется ехать вместе с нами? А погода великолепная; съезжаются у павильона в лесу; будет множество публики, что, конечно, помешает правильной охоте, но зато какое оживление! Можешь судить по этому выезду.
И Монсеваль подвел друга к окну в курильной, которое выходило на один из дворов водолечебницы. Доезжачие протрубили в последний раз сигнал к отъезду и направились по дороге в лес; за ними следовали псари с гончими; во дворе стояло множество экипажей, куда вскоре начали усаживаться молодые женщины в изящных, свежих утренних туалетах; ливрейные грумы держали лошадей под уздцы, в то время как мужчины садились верхами, чтобы следовать за доезжачими.
Вдруг во двор въехала великолепная коляска, запряженная четверкой породистых красивых лошадей, с двумя ливрейными лакеями; господин правил сам с ловкостью и грацией, достойными президента английского клуба упряжной езды. В коляске сидела изящно одетая дама. Вуаль, спускавшаяся до половины, скрывала черты ее лица.
— Вот, мой милый, самая замечательная упряжка, какую я когда-либо видел, — сказал Жювизи своему другу, — невозможно лучше подобрать лошадей. Какова породистость, каков ход! Я уверен, что даже в лондонском Таттерсале не найдешь таких за две тысячи луидоров. Во всем этом виден замечательный вкус. Но чья коляска?
— Графа Дюкормье, нашего посланника. Видишь, он правит сам, как ловкий кучер; он, без сомнения, поедет на охоту.
— Этот высокий господин с розой в петлице — г-н Дюкормье? Действительно, я припоминаю теперь его лицо. Я видал его в отеле де Морсен. Но какой у него вид! Знаешь ли, Монсеваль, этому плуту очень повезло. Пятнадцать месяцев назад он был секретарем у де Морсена, а теперь он французский посланник при Баденском дворе, с 50-го тысячами экю годового дохода и в придачу граф или приблизительно граф! Но медаль имеет и оборотную сторону: ему приходится катать в своей коляске слишком перезрелую супругу, до такой степени она боится солнца; наверно, она сидит в его коляске и изображает из себя скромную фиалку под своей английской вуалью?
— Она самая. Но держу пари, что г-н Дюкормье вознаградит себя и прокатит также польскую княгиню, от которой здесь все без ума. Она, кажется, сильно отличает его.
— Да, вот что! Ну, а жена?
— Графиня Дюкормье относится, говорят, к этому как умная и порядочная женщина; она с большим достоинством ведет свой дом и, кажется, в восторге от того, что она жена посланника. Но, смотри, не говорил ли я? Коляска остановилась перед павильоном, где живет графиня Мимеска; видишь, она не заставляет себя долго ждать.
— Что за прелестная маленькая блондинка! Как она очаровательно одета, какое хорошенькое личико! — восклицал Жювизи, смотря, как графиня грациозно усаживалась в коляске рядом с г-жой Дюкормье, которая очень любезно здоровалась с ней, между тем как Анатоль Дюкормье говорил что-то обеим дамам.
— Бедная г-жа Дюкормье! — заметил насмешливо Жювизи. — Выходите после этого в сорок лет замуж за красивых молодых людей! Дарите им экипажи, чтобы они катали в них хорошеньких женщин, красота и молодость которых еще больше выигрывают рядом с вами!
— До свидания, Жювизи, — сказал Монсеваль, беря хлыст и палку, — у меня остается ровно столько времени, чтобы успеть сесть на лошадь. Сегодня прием у Дюкормье. По своему общественному положению ты имеешь право считаться в числе приглашенных. Хочешь, я тебя представлю? Там ты увидишь этого бесенка, графиню Мимеска, и можешь записаться в ряды ее поклонников, если заговорит ретивое.
— Конечно, рискну, мой милый. До вечера. Ты мне расскажешь об охоте, и если понаблюдаешь, то также и о том, что выйдет из поездки Дюкормье в обществе его почтенной половины и хорошенькой графини.
— Расскажу обо всем, что увижу и даже чего не увижу. До вечера, мой милый.
Приятели расстались.
XLI
По окончании охоты Анатоль Дюкормье вдвоем с женой вернулся домой, в отель французского посланника при Баденском дворе, изящное и роскошное здание. Он помог жене выйти из коляски. Множество лакеев в парадных ливреях с гербами, украшенными графской короной, выстроились в два ряда по пути своего господина. Камердинеры во фраках, при входе в приемный зал, почтительно встали.
— Где Роберт? — спросил Дюкормье.
(Роберт был метрдотель господина посланника.)
— Роберт в столовой, ваше сиятельство, — отвечал один из слуг.
— Позовите его.
Роберт явился. Анатоль отдал приказание:
— Велите хорошенько Ричарду (Ричард заведовал кухней г-на посланника) присмотреть за обедом как можно старательней. Чтобы все было готово ровно к семи часам. Его королевское высочество прусский наследный принц всегда садится в этот час за стол.
Метрдотель поклонился.
— В особенности не забудьте поставить сахарницу возле графина с ледяной водой. Его высочество ничего не пьет, кроме сахарной воды.
— Я не забыл приказания вашего сиятельства, — отвечал метрдотель, — и сейчас сам поставил сахарницу.
Распорядившись, Анатоль вошел с женой в следующую комнату. Как только они остались одни, г-жа Дюкормье сказала мужу:
— Сейчас всего половина шестого. Будьте любезны, оденьтесь к обеду как можно скорей. Вы меня найдете в гостиной. Мне необходимо до приезда принца поговорить с вами долго и серьезно.
Г-жа Дюкормье произнесла эти слова таким повелительным и сухим тоном, что Анатоль на минуту был поражен: никогда еще до сих пор жена не говорила с ним так. Он хотел выразить ей свое удивление, но г-жа Дюкормье не дала ему ответить и быстро удалилась. Через час графиня Дюкормье вошла в гостиную в ожидании мужа. На ней был вечерний, очень элегантный и вместе с тем простой наряд, вполне подходивший к ее возрасту. Графиня, бледная, сорокалетняя брюнетка, с тонкой талией и изящными манерами, сохранила еще следы прежней красоты; ее черные, как смоль, волосы наполовину скрывали выпуклый лоб; в настоящую минуту лицо графини имело озабоченное и горькое выражение; учащенное постукивание маленькой ноги выдавало ее нетерпение и сдерживаемое раздражение.