Жертвы дракона. На озере Лоч
Шрифт:
Иллюстрации Роман Кашин
Предисловие
Как жили на земле первобытные люди за много тысяч, или десятков тысяч лет назад? Какие у них были обычаи и страсти, семейное устройство и войны, религия и сказки и игры?
Нам остались от них только немногие обломки оружия и утвари: каменные топоры, костяные стрелы, глиняные черепки, бусы, рисунки животных и другие подобные вещи, добытые в раскопках и собранные
Однако, помимо копий и стрел, на земле уцелели другие обломки ранних веков, живые, облечённые плотью и кровью. Это – осколки весьма первобытных племён, самые дикие из диких, оттеснённые в разные глухие углы земного шара, в дальние горы, в полярные страны, на группы островов, затерянные в океане. Таковы в Азии – чукчи и юкагиры, гиляки и айны, андаманезцы и ведды, в Америке – эскимосы и печереги, в Африке – бушмены и акка, и сотни других.
Они весьма малочисленны и быстро вымирают, однако, ещё не вымерли до конца, как дронт и морская корова. Их утварь и оружие, украшения и рисунки представляют поразительное сходство с остатками пещерной эпохи французской, английской и бельгийской, или времени свайных построек на швейцарских озёрах. По их быту, их страстям, их верованиям можно с большой вероятностью восстановить раннюю жизнь человечества и облечь её красками.
Именно этим методом я руководствовался, подбирая материалы для моих произведений.
Роман «Жертвы Дракона» представляет попытку восстановить то реальное зерно, которое должно заключаться в широко распространённой легенде о девушке, отданной в жертву дракону, и юноше, защитившем её. Образ дракона имеет всемирную известность на востоке и на западе.
Дракон является племенным гербом у различных народов, например, у древних германцев, и государственным гербом у китайцев. Можно предположить с большой вероятностью, что этот фантастический образ представляет стилизованное воспоминание о гигантских драконах-ящерах, в том числе и о летучих, как птеродактили, – действительно существовавших на земле. Ко времени появления человека, во второй половине третичного периода, эти ящеры драконы должны были вымереть, но тем с большей силой должны были действовать немногие уцелевшие чудовища на воображение первобытного, ещё беспомощного человека.
Эти последние животные гиганты для человеческих племён являлись божеством, воплощением стихийных таинственных сил, злых или добрых. Дракон, ставший гербом, это дракон-покровитель. С другой стороны, до сих пор даже в так называемых «высших» религиях дракон или змей с лапами и крыльями является главою и худшим воплощением злых духов, враждебных человеку.
В указанной легенде юный герой обыкновенно побеждает дракона и женится на освобождённой девушке. Но скорее могло случиться обратное. Об этом как будто свидетельствуют подробности легенды, – ужас, внушаемый драконом, производимое им истребление живущих по соседству людей и эти постоянные жертвы, приносимые дракону. Только ужас, внушаемый некогда драконом людям, на своих чёрных крыльях донёс к нам это злое воспоминание от древней эпохи раннего палеолита.
Но легенда, стилизуя прошлое, не могла примириться с поражением и гибелью героя, как было, должно быть, на деле. Ибо легенда – это вера человечества и она из прошедшего всегда устремляется к грядущему. И вера человечества есть вера в конечную победу и конечное торжество над всеми драконами, над всеми злыми силами земли и небес.
Вот почему, в волшебном фонаре
Мой Яррий – это именно реальный прообраз победоносного Юрия. Внуки и правнуки Яррия не желали допустить, что их бесстрашный предок мог погибнуть в пасти чудовища, и в старой зловещей легенде тотчас же переделали конец. Мировая легенда – роман о драконе и юноше с девушкой, как и все мировые романы, кончается победою и счастливым браком. Только остаётся прибавить:
И я там был, мёд-пиво пил,По усам текло, да в рот не попало.Я оставил роман свой как бы неоконченным, ибо я не хотел дать свирепому дракону пожрать благородного Яррия и не мог дать Яррию побить дракона. Пусть же читатели сами кончают, как хотят…
Но худшие драконы – это создания нашего воображения, и тогда драконоборец становится героем-богоборцем, героем-мятежником и революционером. Он борется не только с телесным, физическим чудовищем, но и со зловещими уставами собственной эпохи, собственного племени.
Богоборцем-мятежником, первым революционером древнейшего палеолита, я сделал своего Яррия. И пусть не говорят, что это надуманный образ, ибо от самой седой древности в человеческом сердце, рядом со слепою покорностью самосозданным чудовищам, живёт и неверие, и смелый порыв к отчаянному противоборству. И я сам встречал неоднократно у чукчей, у эскимосов, у тунгусов и юкагиров, таких точно юношей, как Яррий, которые, на зло колдунам и шаманам и сложной сети духов и демонов, заполнивших весь первобытный кругозор от земли и до неба, утверждают себя в неверии и всех духов, и» верхних, и средних, и нижних», вызывают на бой.
Кощунственные речи первобытного атеиста заимствованы мною из действительных речей, слышанных мною где-нибудь у вечернего костра среди необозримой тундры или на берегу морском, перед лицом ревущей бури.
И также из действительной жизни первобытных племён заимствованы мною и другие фигуры и сцены романа.
В охоте на диких оленей мне самому приходилось участвовать, а также и в празднике воскресения зверей, с той разницей, что центральное место, вместо огромного древнего мамонта, занимал такой же огромный кит.
Праздник вытирания огня из дерева существует в разнообразнейших формах, даже у культурных народов.
Эпидемии я видел не менее опустошительные, чем описанная в романе, и видел, как шаманы переодевали обезумевших женщин мужчинами и мужчин женщинами, чтобы обмануть невидимых духов-убийц.
Разделение полов, весенние пляски и брачные оргии тоже являются общим явлением. Первобытная жизнь совсем не является простой. Она проявляет ту степень общественной сложности, какая изображена в романе.
Ибо судьба человека первобытного и судьба человека современного подчинены одним и тем же законам. Из далёкого прошлого в безмерно далёкое будущее устремляется мужество Яррия-богоборца и нежная душа его подруги Ронты, когда они вместе плывут по быстротекущей реке бытия в хрупкой лодке собственного воображения.
Я ничего не сочинял, я только комбинировал. Образы, легенды, рассказы заимствованы у разных племён и северных, и южных. Последняя песнь Ронты – лишь вольный перевод полинезийского предания о затмении солнца. На основе всех преданий, сплетённых мною в цветочный венок повествования, я старался осознать и углубить эту мечту палеолита.