Жертвы дракона
Шрифт:
— Правда, — загалдели Анаки. — Уйди от нас. Собственной силой живи. Странствуй один.
— Верно вы рассудили, Анаки, — сказал Спанда. — Летнее солнце кроткое солнце. Лунный бог — страшный бог. Пусть мстит ему одному без нас. Что ты скажешь, Яррий?
— Я уйду, — сказал Яррий отрывисто.
— Теперь слушай и помни, — сказал Спанда строго, — воды нашей не пей, не грейся у огня, будь нам чужим, другого племени, без нашего бога, без нашего кладбища.
— Уйду! — крикнул Яррий. — А вы, будьте вы…
Он не докончил проклятия, только схватил
ГЛАВА 5
В кленовой роще ночью сидели подруги: Ронта, Илеиль и высокая Яррия, и еще две, Элла Большая и Элла Певучая. Певучая Элла была старшей сестрой черноволосой Милки. Ее называли также Элла Сорока. Она была маленькая, круглая, как будто комочек. Волосы у нее были коротенькие, в кудрях. Они стояли над ее головой, как запутанное облако.
Эллу звали Певучей за то, что она пела целый день. Что бы на глаза ни попало, как бы оно быстро ни промелькнуло мимо, песня Эллы являлась еще быстрее и выливалась, как щебет. Элла пела о камне, который подвернулся под ноги, о стаде быков, которое попалось мужчинам, или о драке двух девчонок, которые поссорились из-за цветной раковины. Но если песня ей нравилась, она готова была повторять ее с утра до вечера. Оттого ее звали также Элла Сорока.
Подруги сидели в кленовой роще у костра и ждали утра. Это была последняя ночь перед обрядом. Они не могли спать: им было жутко. На другом конце рощи были обе старухи, Лото и Исса. Лото должна была исполнить первую часть обряда, белую, дневную. Исса должна была исполнить вторую часть, ночную, темную. Лото сидела одна у особого костра и варила в глиняной плошке пахучие травы. Иссы не было видно, она скрывалась в темноте. И все, что ей было нужно, — травы и притирания, она давно сварила и приготовила, хотя никто не видел, когда и как. Иссы и ее притираний боялись подруги.
Согласно обычаю, другие женщины в эту ночь не могли присутствовать в роще… Они должны были явиться утром и принять участие в обряде посвящения. Но вместе с испытуемыми сидела взрослая помощница, Аса-Без-Зуба.
Девочки перестали шептаться, — им стало скучно. Костер был маленький, в тихом воздухе безветренной ночи огонек горел тонкою алою струйкою. Илеиль подняла свою русую голову и сказала:
— Спой песню, Элла.
Элла сидела по другую сторону костра; она посмотрела на подругу, и тонкое прыгающее пламя отразилось на минуту в ее сверкающих зрачках.
— Песню? Хорошо.
Пять трясогузок, все дуры, сидели под листьями клена, Нахохлившись, как в дождь. Ястреб сказал: "Я вас замуж возьму, Ощиплю вас до перышка…"— Страшно, — вздохнула Ронта и боязливо поглядела в темноту.
— Чего страшно? — спросила Элла задорно из-за костра.
— Иссы страшно и
— О, т е х!.. Об Иссе я не знаю и знать не хочу. Но я знаю, что т е сделают с нами…
Пять трясогузок…— Молчи, молчи… — зашикали на нее подруги со всех сторон.
Говорить о мужчинах в связи с тем, что относилось к браку, считалось неприличным даже для взрослых женщин во всю первую половину года, вплоть до осеннего обряда. Если иные и думали о своих друзьях, то они молчали об этом.
— Ушла бы я на край света, — сказала Ронта тихо.
— Куда ты уйдешь? — сурово возразила высокая Яррия. — Бродяги уходят, но женщин-бродяг не бывает.
— Все уходят, — сказала задумчиво Ронта. — Время проходит, и они уходят и никогда не возвращаются назад…
Девушки замолчали.
— Куда они уходят? — спросила Ронта, склоняя голову.
— К племени своему уходят, — сказала Яррия, — на небо, к Отцу. Там тоже есть племя Анаков.
— Я сказку слыхала, — сказала Илеиль. — В той стороне есть место. У самых ног Отца сделана дыра и вбита затычка, и женщины подходят и выдергивают, и смотрят вниз; и если какая-нибудь пожалеет и заплачет, то слезы ее к нам падают росою.
Все инстинктивно подняли головы и посмотрели вверх, туда, где наискось к полночи светилось недвижимое Око Отца. В ночном воздухе мелькали какие-то неуловимые влажные искры, и им показалось, что это слезы тех, небесных женщин.
— Будет вам, — снова вмешалась неукротимая Элла. — Вы говорите о тех, которые уходят. Я хочу говорить о тех, которые приходят.
— Души детские, — сказала Илеиль и усмехнулась радостно. — Малые детки…
Элла посмотрела на нее лукаво и подмигнула левым глазом.
— Малые и большие… Оттуда и оттуда!..
Она указала кивком головы на небо и тотчас же протянула обе руки к северу, туда, где находился мужской лагерь.
— Я люблю их, — сказала она громко, потом слегка потянулась и свела руки вместе. — Всех люблю.
И было так, как будто она сразу заключила в свои объятия всех мужчин и детей.
— Молчи, — сказала Илеиль, но не совсем уверенно. Элла Сорока знала, как будто, действительно, больше, чем другие подруги.
— Дуры вы, — возразила Элла и рассмеялась.
Пять трясогузок, все дуры…
— Трясогузка Ронта, — сказал неожиданно голос сзади, такой же веселый, как у Эллы.
Девушки обернулись. Дило Горбун подполз к костру так тихо, что никто его не заметил. Он остановился перед костром, как полз, на четвереньках, и вертел головою, как будто черепаха.
— Уйди, — крикнули девушки, — зачем ты пришел?
— К вам пришел, — сказал Дило, — мне одному тоскливо.
— Здесь мальчикам не место, — сказала Илеиль. — Это девичья роща.
— Разве я мальчик, — сказал Дило вкрадчивым тоном. — Если бы я был мальчиком, то был бы с мальчиками.