Жертвы Северной войны
Шрифт:
— Да я вроде как у сержанта остановился… и чемодан там остался… — майор с сомнением глянул в окно, потом зевнул еще раз.
— Вам же бриться с утра не надо? — спросила Мари. — Бритва не нужна. А душ и у сержанта на улице.
— Действительно, — Альфонс Элрик зевнул в третий раз. — Только я не хотел бы злоупотреблять вашим гостеприимством…
— Никакого злоупотребления, — фыркнула Мари. — Медпункт — одна половина дома. Мое жилье — другая. Ничего страшного. А вам с вашей ногой лучше лишний раз по улице не ходить. У сержанта с женой трое детей, у них и так места мало.
— Значит, так тому и быть, — улыбнулся бывший майор. Мари в очередной раз подивилась тому, какая у него приятная улыбка. Она бы и не подумала, что у живого человека может такая быть.
И Мари ушла готовить постель.
Курт: Я поеду в Столицу и стану как Стальной Алхимик!
Мари: Это еще кто?!
Курт: Как?! Вы не знаете, кто такой Стальной Алхимик?!
Альберт: Ладно, я вам дам диск погонять…
–
Мари: Это еще кто?
Ганс: Мари, вы что, в детстве газет не читали, радио не слушали?..
Мари:…Мммм… нет.
Ганс: А что вы делали?
Мари: Ну, в психиатрической лечебнице лежала, книжки читала всякие… там Карла Маркса, маркиза Де Сада, Джеймса Джойса… С тех пор читать не люблю. А потом в приюте мне вообще не до того было, мы за жизнь сражались… Ганс, мальчики, куда вы?
Мари: Каждый сельский врач должен знать карате! Черный пояс так хорошо смотрится с белым халатом…
Ал: Ты что, из спецназа?
Мари: Нет, из детдома. Понимаешь, у нас там половина ребят потом в организованную преступность ударилась.
Ал (поднимая глаза к небу): Мадоши-сенсей, вы уверены, что мне обязательно на ней жениться?..
Ал: Все по Фрейду, судари мои, все по Фрейду… Мне нравятся высокие темноволосые женщины, которые хорошо дерутся и носят белые халаты. Ну что ж, если бы мне нравились маленькие блондинки в красном и с отвратительным характером, это было бы тревожней…
Глава 3. Бессонная лунная ночь
Вечер был исключительно хорош… наверное. Там, за окном, и сверчки пели, и луна светила где-то в высокой поэтичности над мохнатым лесом. И лягушки квакали. Да, лягушки — это очень важно. Они многое добавляют если уж не к красоте ночи, то к звуковому оформлению — точно. Но вот беда: Мари было уж никак не до них.
Она лежала в кровати и понимала, что не уснет.
Муторно ей было. Все никак из головы не уходила поляна, и люди, и выражение их лиц. Она же всех их знала… ну, по большей части. Нет, Мари было не привыкать, что ее знакомые вдруг шли на нее всем скопом войной — но то было в приюте. И даже там такого уже не случалось после того, как она попала под покровительство Кита. Когда Мари удалось из приюта вырваться, она решила, что уж тут-то и начнется «нормальная жизнь», где такому просто не место. Выходит, место есть, и еще как?.. Выходит, никакой разницы между «дном» и так называемыми «почтенными гражданами» нет вовсе? Везде одно и то же?
Нет, наверное, разница все-таки есть. Должна быть. Обязательно должна быть. Просто ситуация была стрессовая. Это еще мягко говоря.
Мари не спала и думала о том, убивала бы она сегодня или нет, чтобы спасти свою жизнь. Наверное, убивала бы… но отличалась бы она тогда чем-то от тех, кто просто так, походя, прервал жизнь ее родителей, вот вопрос?
Мари не спала, и старалась не заплакать, не впасть в истерику и не жалеть себя, потому что знала: ни к чему хорошему это не приведет.
Мари не спала, и прислушивалась к мужскому дыханию за стеной. Не прислушивалось: инспектор Элрик не храпел. Дышал тихо, ровно — а такое попробуй расслышь через толстую стенку из фанеры в два слоя! Хорошая стена… Уединение дает, а все сколько-нибудь громкие звуки пропускает: если бы что-то случилось с больными в лазарете, Мари сразу бы прибежала. Но за те два года, что она здесь работала, лазарет ни разу не заполнялся полностью (а стояло там всего три кровати) и никогда не заполнялся надолго.
С другой стороны, Альфонс Элрик не был болен. Раны его были не опасны, он просто устал, и вовсе не требовалось Мари вострить ушки насчет каждого шевеления за перегородкой.
Но она вострила. Не так уж часто за последние годы в одном с ней доме оказывался молодой обаятельный и сильный мужчина… такой, чтобы нравился… такой, чтобы вызывал интерес. И вот, пожалуйста, — спит за стенкой.
«Прекрати, Мари. Кошачья твоя натура!» — выругала она себя.
Не помогло. Все равно думалось, и думалось о разном, и думалось о всяком. А кроме того, вся эта кипучая смесь непонимания, обиды, ненависти, страха, дикой, ломящей усталости, от которой звенело в висках и нервным румянцем горели щеки — все это сплелось в голове у Мари в один безразмерный, вспухший ком — не выкинуть. Вот и лежала она смирно под одеялом, стараясь дышать ровно — ровнее, чем ее нечаянный гость, которого-то уж точно никакие неподобающие мысли не мучили (а жаль!) и смотреть, как синевато-серебряный лунный свет проникает в окно, оставляет пятна на дощатом полу, и потом… И потом мысли путаются, и в серебряном луче появляется Хромой Ганс с маленькой Гретой на руках, и уходят они куда-то, вверх, вверх, в вымороженное небо, и только снег… помилуйте, откуда снег, лето красное на дворе!
А потом из-за перегородки донесся короткий, сдавленный крик и вслед за ним что-то, похожее на рыдания.
Мари с кровати как подбросило. Она сообразила, что все-таки начала засыпать, но это уже ничего не значило — девушка торопливо схватила с гвоздя халат, накинула поверх ночной рубашки, бросилась к двери… чтобы попасть в лазарет, следовало пройти по коридору, потом зайти в соседнюю дверь. Она так и сделала, и еще с порога увидела, что ничего страшного не случилось: ее пациент просто увидел дурной сон. Он метался на кровати, из-за стиснутых зубов доносились рыдания, руки судорожно сжимали простыни… Однако глаза его были закрыты, и проснуться он почему-то не мог.
— Господин Элрик! — Мари кинулась к нему. — Господин Элрик!
Она схватила его за голое плечо (простыня, которую она ему по летнему времени дала укрываться, скомканная, валялась на полу, а спал он, как и следовало ожидать, только в нижнем белье), тряхнула как следует. Он только выгнулся сильнее и застонал снова. Она испугалась, как бы не разошелся шов на щеке, который она вот только что зашила, и это опасение прибавило ей сил.
— Господин Элрик! — опять крикнула Мари, и затрясла его на сей раз гораздо сильнее. — Проснитесь! Да проснитесь же!