Жертвы Северной войны
Шрифт:
— Он действительно инспектор! — теперь на поляну из последних рядов, тяжело дыша, пробился толстенький сержант Вебер. Сержант тяжело дышал, одежда его была в грязи, словно он несколько раз падал. — Он…действительно… инспектор…
— Но я и впрямь представился статистиком, — уже очень спокойно сказал инспектор, — чтобы панику не возбуждать раньше времени. Я действительно служил когда-то во Втором Специальном. Но полк большой, и господина Ганса Шульмана я встречал только по служебным делам. Однако если вы сомневаетесь в моей объективности, можете послать запрос. Вам пришлют нового инспектора. Через несколько дней, — он мрачно улыбнулся. — А я, разумеется, составлю отчет. Подробнейший.
Люди молчали. Люди опускали вилы. Люди сжимали кулаки и отводили глаза.
— Вы можете не волноваться, — вновь повысил голос инспектор. — Если Ганс Шульман, он же Хромой Ганс, действительно повинен в этом ужасном преступлении, то он понесет справедливое наказание. В этом вы можете быть уверены. Я слов на ветер не бросаю.
— А откуда мы тебя знаем? — спросил кто-то.
Но это уже было просто так.
Фрау Лауген сидела на земле и рыдала. Башмачок она из рук так и не выпустила. К ней подошел муж, обнял за плечи и повел домой. Мари подумала, что, вообще-то, ей надо подойти к ним и посоветовать им какие-то капли… ну хоть пустырник… И отобрать ногу, и похоронить, что ли… А потом решила, что это ни к чему. Да и меньше всего ей сейчас хотелось с ними заговаривать.
Люди расходились. В тишине особенно звонко прозвучал подзатыльник, который Франц Вебер дал сыну Альберту. Мельник с внуком уходили вместе, не глядя друг на друга. Людям было стыдно.
— Ну, вот, опять вы, — хрипло сказал Хромой Ганс. — Снова меня спасаете, майор Элрик…
— Я ушел с действительной, — покачал он головой.
— Все равно, майор. Спасибо вам.
У Ганса были глаза как у узника, которого помиловали перед эшафотом — заменили повешение на пожизненное заключение.
— До настоящего «Спасибо» еще далеко, — грустно сказал инспектор-майор. — Надо в самом деле выяснить, что с детьми происходит. Сами-то вы что думаете?
— Я? — Ганс снова закашлялся. — Я ничего не думаю… Грета ко мне ходила. А потом перестала ходить. Я ничего не знаю. Про этих двух других мальчишек, Петера и Михаэля, я вообще… ни сном ни духом. Видел их, может, раза два. Они меня дразнили, когда я в лавку ходил. А те, которые в соседней деревне утонули… вообще ни разу в жизни…
Он схватился за грудь и согнулся пополам.
— Что с вами? — Мари попыталась взять его за плечо и почувствовала, что у нее дрожат руки. — Вы в порядке?
— Практически, — хрипло сказал Ганс. — Это пройдет. Вы не волнуйтесь, Мари. Идите. Надо вам перевязать майора… щеку зашить. И с ногой у него что-то.
— С ногой пустяки, — возразил майор. — Очки они разбили… вот это плохо. Это мне девочки подарили. А с ногой я сам виноват. Совсем драться разучился.
— Вы не разучились драться, — сказала Мари. Сказала правду, ибо она вспомнила, что видела это. — Вы начали наносить очень сильный удар, но в последний момент сдержались, потому что это был мельник, а он старик. Зря. Мельник еще крепкий.
— Может быть, и зря, — согласился майор Элрик. — Но, знаете, как-то не привык воевать с гражданскими. Да и с военными что-то не очень.
Он улыбнулся почти беспомощно.
И Мари почувствовала что-то странное в сердце. Захотелось, чтобы он улыбнулся не просто так, а конкретно ей.
Мари прикрикнула на себя. Сейчас не время таять от каждой мужской улыбки. Сейчас время… время работать…
Хромой Ганс скрылся в доме.
Мари нерешительно направилась за ним.
— Не пущу! — раздался грозный окрик из-за двери. — Мари, даже тебя не пущу! А Майора Элрика и подавно! Мне надо побыть одному! Слышите?! Что такого странного, что старику надо побыть одному?!
В лесу почти совсем стемнело. Синие, длинные влажные тени легли на мокрую траву. Воздух был серовато-голубой, очень густой и красивый. Когда все стихло, стало слышно, как поют сверчки и квакают где-то недалеко лягушки. А вообще лес был тих, только листья шелестели.
— Возможно, сегодня соловей запоет, — невпопад сказала Мари.
— Я соскучился по соловью, — в тон ей заметил инспектор с окровавленной физиономией. — Сто лет дома не был.
— Майор, шли бы вы в самом деле к доктору, — со вздохом сказал Франц Вебер. — Она вас перевяжет…
— Да, думаю, это необходимо, — он провел рукой по лицу, поморщился и с некоторым удивлением посмотрел на кровь на ладони. А потом добавил невпопад, но с чувством. — Боже, как хорошо, что моего брата здесь нет!
— Угу, — подтвердил Вебер со вздохом. — Жертвы были бы, это точно. А так все практически обошлось. Спасибо вам большое, майор.
— Не за что, Франц. Это моя работа.
— Пойдемте уже, — сказала Мари, которой надоели все эти разговоры. Мужчинам дай волю, и они будут болтать до посинения. Или уж по крайней мере до того, пока не взойдет луна.
Они шли домой через холм. Инспектор и Вебер обсуждали похищения, Альберт тоже иногда вставлял словечко в разговор. Мари шла впереди, вела на поводке грустно поскуливающего Квача (он не вступил в драку с самого начала, испугался вил, и теперь тяжело переживал свою трусость) и старалась, чтобы плечи у нее не дрожали. Ей не верилось, что все произошло по-настоящему… И все-таки оно произошло.
Как же она устала…
А еще несколько дней назад все было так прекрасно… Скорей бы нашлись эти дети…
Почему-то Мари была уверена, что инспектор найдет.
— Так вы думаете, что, примени вы алхимию, они бы совсем обезумели? — спросила Мари инспектора.
— Да, конечно, — Альфонс Элрик кивнул. — Они ведь знали, что Шульман — алхимик. И тогда на расследовании можно ставить крест… Хотя мне и так любопытно, что я здесь могу нарасследовать. Никто ничего не знает, — он зевнул.
— Спать хотите? — участливо спросила Мари.
— Да…
— Если хотите, я вам в изоляторе постелю. Там нормальная кровать.