Жертвы Северной войны
Шрифт:
У стойки регистратуры стояла толстая женщина — кстати, в модной шляпке с пушистым пером — и о чем-то визгливо разговаривала с вахтершей. Мари не хотела прислушиваться, но против воли уловила:
— Правильно, он чуть что, так псих, а кто работать будет?..
— Послушайте, Альфонс, а нас пустят к вашему другу? — спросила Ческа.
— А отчего нет? — пожал плечами Хайдерих. — Он же не буйный… тут пускают…
Мари смотрела на стойку регистратуры, и поэтому первой увидела, как из дверей вышел невысокий сутулый чернобородый человек в светлом плаще, и, шаркая ногами, побрел к выходу. У него был вид прощающегося с волей, только что наручников не видно.
Мари услышала за спиной сдавленное оханье Хайдериха… обернулась. У того было лицо, как будто он призрака увидел.
— Керспи! — воскликнул Альфонс. — Ты…
Чернобородый обернулся к ним, бороду прорезала широкая улыбка.
— Альфонс, друг мой! А меня, ты понимаешь, жена нашла! Неделю назад. Вот, сегодня забирает.
— Жена?.. — спросил Альфонс несколько растерянно.
Толстая женщина у регистратуры обернулась и смерила Альфонса подозрительным взглядом, после чего немедленно схватила Керспи за локоть.
— А вы кто ему, собственно, будете? — визгливость в ее голосе била все рекорды. — Симулянту этому?
— Милая, мы, собственно, в одной палате… — начал Керспи. — Он из параллельного…
— Я тебе не милая! — отрезала женщина. — Я тебе злая и противная, понял?!
— А что?.. — начал Альфонс.
— То! — отрезала женщина. — Симулянты хреновы! Один в больнице от жены от детей прячется, и другой такой же небось! — она злобно сощурилась на Мари. — Обрюхатил, небось, а жениться не захотел! Инопланетяне, гроб их, пришельцы, гроб их… По всей стране искать приходится, алкоголика подлого! А он вон где! Уж я с ним намаялась!
Сказать, что Мари, Ческа и Альфонс от такого энергичного выступления потеряли дар речи, значит, ничего не сказать.
Керспи вымученно улыбнулся.
— Вот оно как, друг, — смущенно сказал он. — Заходи как-нибудь…
— Только попробуйте! — прошипела толстуха, и потащила Керспи за собой к выходу. Бывший инопланетянин шел покорно, хотя Мари показалось, будто пару раз он попытался упереться ногой — без особого, впрочем, успеха.
— Вот оно как… — задумчиво сказал Альфонс. — А я-то был уверен, что он действительно инопланетянин…
— Инопланетян не бывает, — грустно заметила Ческа. — Совсем-совсем. Вы разве еще не знаете, Альфонс?
Дождь все-таки пошел после обеда, но ненадолго. Когда небо развиднелось, Мари заявила, что отправляется на прогулку. Хайдерих предложил себя в роли сопровождения, однако Мари наотрез отказалась: заявила, что хочет пойти одна. Альфонс спросил, разумно ли это в свете произошедших событий — о покушении в кафе он уже знал. Мари пожала плечами и ответила, что недавние события как раз показали, что совершенно одна она теперь не остается. «И вообще, Альфонс, мне надо немного подумать».
О чем Мари собиралась думать, Альфонс не знал. Ее лицо ему категорически не нравилось. Во всяком случае, когда у его старой подруги и в каком-то смысле невестки Мари Виртиц появлялись такие складочки у бровей, можно было гарантировать, что она вот-вот вляпается в какую-нибудь историю. Эта Мари, впрочем, как он успел заметить, была гораздо спокойнее и выдержаннее, поэтому можно было надеяться, что дело ограничится небольшой депрессией. Многие люди зимой грустят.
Не успела Мари выйти, как с работы вернулся Рассел Трингам. Был он грустен, зол и с порога начал ругаться матом. Материл он для разнообразия не студентов, которые ему прохода не давали, а свое начальство, которое что-то там напутало в публикации сборника — Хайдерих был слишком далек от академической среды, чтобы по скупым замечаниям понять, о чем же шла речь. Потом Рассел рухнул на кресло в гостиной и тоном умирающего лебедя заявил, что в свете такой вселенской подлости родного деканата козни обожающих его женщин уже не кажутся такими страшными, ибо все познается в сравнении, так что, возможно, он решится вернуться в родную квартиру. Но не сейчас, а денька через два, когда он свыкнется с этой мыслью и наберется смелости предстать перед прекрасными очами возможной засады…
— Что, решили, что можно снять внутреннюю охрану? — спросил Хайдрих.
— Ты о чем? — очень искренне удивился Рассел.
— Ну, не знаю я, как это у вас называется… последний круг обороны, так сказать. Ты ведь тоже государственный алхимик, причем боевой, если я ничего не путаю. Процесс ведь скоро, я так понимаю?
— Первое слушание послезавтра, последнее планируют не позже чем через месяц. Тут быстро надо, — зевнул Рассел, демонстрируя недюжинную осведомленность для человека, прежде этим вопросом совершенно не интересовавшегося. — Слушай, вы там кофе днем не купили, когда на вокзал ездили?
— Нет, не купили, — покачал головой Хайдерих. Встал с дивана. — Сейчас схожу.
— Да ладно, я сам, — великодушно махнул рукой Рассел. — Сиди уж. Это ж мне еще на завтра сто семнадцать рубежных контрольных проверять, не тебе.
— Нет-нет, я хочу пройтись, — ответил Альфонс, и вышел, накинув пальто.
Ему действительно очень хотелось прогуляться. Когда дверь парадного захлопнулась за ним и в лицо ударил холодный зимний ветер, Альфонс подумал, что больше всему на свете ему хочется сейчас поглубже сунуть руки в карманы, поднять воротник, да и пойти куда глаза глядят. Потому что, ей-богу, тошно ему было. Люди не те, имена не те… даже расстояния не те. И невозможно с этим никак справиться.
Как-то там сейчас Уэнди и Тед? Что они делают? О чем думают?.. Начались ли война, чего Уэнди так боялась?.. Он ее успокаивал — нет, ты что, после Мировой войны любому идиоту должно быть понятно, что следующая европейская война будет последней, потому что все же выжгут, а политики, как бы их ни ругали, все-таки далеко не идиоты… Успокаивал, но сам себе верил только на половину.
А Тед ведь искренне увлекался гитлеровской риторикой. Неужели до сих пор увлекается?.. А что если он вступил там, без него, в какое-нибудь объединение, а что, если даже решил сбежать из дома и… ну, скажем, добровольцем в немецкую армию вступить?
Все одни и те же изношенные до дыр мысли, и такие же бесполезные.
Кофе продавали в небольшой лавчонке на углу, такой, с колокольчиком над дверью и большим рыжим котом, спящим возле кассы. Продавщица, невысокая седая женщина, неожиданно тепло улыбнулась Альфонсу и сказала:
— Знаете, у меня от хорошего кофе всегда настроение повышается. Вы его сварите с корицей обязательно. Очень вкусно.
— Спасибо, — сказал Альфонс, — попробую.
Кофе он не слишком-то любил, пил только по рабочей необходимости — например, если им с Эдвардом случалось до утра работать над срочным заказом. Однако когда он выходил на залитое дождем крыльцо магазинчика, на душе отчего-то стало легче.