Жертвы Северной войны
Шрифт:
— Я — Лиза Мустанг, — сказала женщина. — Очень приятно.
Как ни странно, Мари ничего не почувствовала при звуке этого имени. Подумаешь! В ее нынешнем состоянии ей на это уже было начхать.
Лиза Мустанг! Жена фюрера! Тоже своего рода легенда… Как считали многие, легенда, старательно созданная для поддержания реноме новой администрации, что формировалась в смутные времена у перелома Северной войны… Но сейчас, глядя на ее застывшее лицо с упрямо поджатыми губами, все еще красивое, и даже очень красивое, Мари как-то поверила сразу и всему: и тому, что накануне Северной войны она прославилась подавлением восстания энеров, и тому, что потом вместе с будущим фюрером Мустангом участвовала в разоблачении преступного военного руководства, и тому, что именно она уже в последние месяцы войны, разоблачила Заговор Десяти… А самое главное, тому, что, еще будучи в младших чинах, во время Ишварской войны, она служила снайпером, и на ее счету было более тысячи ликвидаций, а вместо заслуженного по девичьей фамилии «Ястребиный глаз» ее прозвали «Мертвый глаз». Этакая «железная леди». И то сказать — а кого еще мог взять в жены удачливый военный диктатор, возродивший старые традиции фюрерства, и лишь потом по непонятной прихоти вернувшийся к демократии? И усыплением для небдительных умов показались сказочки о том, что после замужества она по понятным причинам уволилась из армии и занялась реформами образования и организацией приютов. Такая организует, как же… за колючей проволокой.
Мари знала, что приюты получились нормальные — сама в таком жила, и до, и после реформы, и понимала, что такое ад кромешный, а что такое неплохо. И все равно — в жертвы верилось, а в благотворительность не слишком.
«И как я могла сказать Алу еще совсем недавно, что она ничего особенного из себя не представляет?.. Черт, надо было сразу понять, что он ее лично знает!»
— Где он? — спросила женщина.
Мари удивилась: чтобы такая особа — да не заметила кровать с больным позади нее.
Но говорить ничего не стала — просто отступила в сторону, давая обзор.
Женщина замерла на секунду. За ней в палату уже протиснулась секретарша с блокнотом и ручкой наперевес и какой-то молодой парень, не то телохранитель, не то тоже секретарь. А позади, блестя очками, маячили главврач вкупе с дежурным по этажу и что-то говорили по поводу того, что никого нельзя….
— Выйдите все, — коротко приказала Лиза Мустанг. — На минуту. Ровно. Я тоже своего рода… родственница.
И так она это сказала, что все удалились. Просто исчезли — были, и нет их. А Мари осталась стоять — наверное, про нее просто забыли.
Жена фюрера удивила Мари. Девушка понятия не имела, что та может сделать в такой ситуации (в голову приходило разве что: немедленно застрелит несчастного коматозника из пулемета, который, конечно же, всегда таскает под полой белого халата… что тогда — кидаться защищать больного собственным телом?), но первая леди вдруг подошла к кровати, на которой лежал инспектор Элрик, и осторожно взяла двумя руками его безвольно лежащую поверх простыни руку.
— Эдвард… — тихо, ласково позвала она. Ее лицо как-то вдруг смягчилось, стало на удивление человечным и… материнским, наверное. — Эд… просыпайся…
«Господи, любовник он ее, что ли?!» — пронеслось в голове у Мари. Слава богу, хоть вслух не выпалила. Столько тоски было в голосе женщины, что Мари стало не по себе. И подумалось, что ведь Лиза Мустанг лет на двенадцать-четырнадцать, а то и больше, старше инспектора Элрика. Вполне значительная разница. А единственный сын фюрера и его жены погиб два года назад в возрасте двенадцати лет. Погиб во время покушения на фюрера. Даже фотография в газете припомнилась, с похорон: такой же дождь, как сегодня, наверное, потому что все под зонтами. Фюрер, сутулый, с палочкой, и рядом его жена, прямая, стройная, сжатые в ниточку губы лицо ничего не выражает…
— Эд… — тихо и как-то безнадежно повторила женщина. — Эд… ты, главное, не сдавайся. Я позвонила Уинри, она уже едет. Держись.
И тут, как ни странно, веки больного дрогнули! Мари даже ахнула.
Лиза Мустанг обернулась к ней, глаза ее прищурились, как у зверя перед прыжком.
— А вы что тут делаете? — она умудрилась произнести это спокойно, хотя Мари показалось: сейчас рявкнет.
— То же, что и вы, — отпарировала Мари. Нет уж, не собирается она тушеваться! У нас демократия! Пусть и куцеватая, но все-таки… Конституцию, слава богу, пока не отменяли… хотя, может быть, только пока.
И вообще, подумаешь, в одной комнате с легендой! Да с ней такое по сто раз на дню происходит!
Тем временем инспектор Элрик открыл глаза и заморгал ими, щурясь от неяркого серого света, заливающего комнату. Его лицо исказила какая-то странная гримаса, как будто он пытался что-то вспомнить, и не мог.
«Ну вот, — со страхом подумала Мари. — Сейчас повторится то же, что и с беднягой Михаэлем…»
Он повернул голову и увидел Лизу Мустанг.
— Лиза? — он поморгал снова, и Мари почувствовала, что ей надо срочно сесть на стул, а не то ноги ее не удержат. Но стул был за спиной у мадам Мустанг, так что она отступила на пару шагов и уселась на широкий подоконник. А, плевать…
Жена фюрера кивнула.
— Да… мне позвонили, и я сразу же приехала. Что случилось, Эд?
— А вы кто? — Эдвард Элрик посмотрел на Мари.
— Врач, — сказала она. — Врач из Маринбурга. Ассистировала вашему брату, и… — это тоже была заготовленная фраза, но ей не дали произнести ее до конца. Инспектор Элрик нервно облизнул сухие губы, и хрипло спросил:
— Ал! Что с Алом?! С ним все в порядке?!
— Нет… — Мари качнула головой. — Боюсь… боюсь, что нет. Он пропал. Мы искали. Но пожар…
Даже комка в горле не было, словно чужой человек слова произнес.
— Был взрыв? — спросил старший Элрик.
— Да…
— Черт… Ал… как же ты так…
Мари увидела, что зубы его сцеплены в жуткой гримасе, и что из плотно зажмуренных глаз его текут слезы. Со страхом она поняла: он уверен, что его младший брат мертв. Он все помнит и что-то знает. Надежды найти Альфонса Элрика действительно нет.
— Нет… — прошептала Мари. — Нет… нет… нет! Ну может же быть какая-то надежда!
Инспектор Элрик ничего не отвечал ей. Он плакал, отчаянно, сдавленно, полузадушено всхлипывая… каждый всхлип был больше похож на стон, потому что мужчины вроде него не умеют плакать, они разучились это делать, но иногда случаются такие моменты, когда не плакать нельзя…
Мари, как зачарованная, смотрела на его правую руку, на металлические пальцы, которые все пытаются и пытаются сжаться, но лишь слегка подрагивают — повреждения автопротеза оказались слишком сильными, и, хотя сама ладонь была цела, сигналы от нервов не проходили… а потом она заметила, что из левого кулака течет кровь.