Жертвы Северной войны
Шрифт:
— Да я ж говорю… — неуверенно произнес он, — просто к дому выбрел…
— Ах просто?! — Мари взяла ребенка за щеки и совсем другим тоном произнесла. — Открой ротик, милый! — и снова почти рев: — Просто?!
Михаэль рта не открывал. Бессмысленно и непонимающе, моргая, он смотрел на Мари. Онам мысленно чертыхнулась. Вообще-то, ей бы полагалось преисполниться жалости к ребенку, однако жалости не было, была почему-то только злость. Непонятна душа человеческая, неисповедима есть! Ведь именно из-за этого мальчишки они тут надрывались, и вообще…. А он — нате вам: живой и неповрежденный.
Но тут же злость сменилась самым настоящим страхом.
— Открой ротик, малыш, — сказала она снова. — Ну… Ты кушать хочешь?
Михаэль все так же молчал.
— Он что-то говорил с тех пор, как пришел? — деловито спросила Мари у фермера.
Деловитость в голосе получилась почти непроизвольно — в пору гордиться своим профессионализмом. Однако дальше этого дело не пошло: других поводов для гордости не находилось.
— Да я ж говорю: с тех пор, как нашли, и рта не раскрывал!
— А как кормили-то?
— Да как кормили… — парень пожал плечами. — Если ложку к губам подносишь — ничего, ест, жует даже. Ну и пьет еще. А больше ничего не делает, честное слово.
— В туалет не просится?
— Не а, под себя ходит… Да вот, по дороге сюда два раза мыл.
«Но он не похож на имбецила — отметила Мари про себя. — Ни тебе тупой улыбки, ни заторможенности в движениях… потом Михаэль ведь нормальный мальчик был… а для тех, кто полностью потерял мозговые функции… ну, скажем, после клинической смерти, от которой позже, чем надо, откачали… для ведь тоже картина совершенно другая. Там эмоции простейшие все равно есть, а тут — никаких эмоций. Скорее, похоже, что он думает… где-то там, глубоко в голове — думает…»
— Михаэль, мальчик мой, ты меня слышишь? — ласково спросила Мари. — Ты помнишь меня? Я — фройляйн Варди, врач… ну, тетя доктор…
Михаэль молчал.
— Хочешь, я позову твою маму, Михаэль? — спросила Мари.
На слово «мама» мальчик тоже не отреагировал.
— Ну так что ж мне теперь, фрау доктор? — спросила парень. — Правильно я сделал. Что сюда его привез?
— Еще как правильно, — Мари кивнула. — Очень даже правильно. Спасибо вам большое… Послушайте, вы знаете инспектора, который к нам приехал? Элрика?
— Не-а… — парень замотал головой. — А что, кто-то приехал? Во дела! Дак тетя Аля говорила, что компанию спецназовцев ждут, а не одного мужичка.
— Значит, не знаете… — Мари напряженно барабанила пальцами по столу. С одной стороны, действительно, нужно было послать за матерью Михаэля… и за отцом, разумеется, тоже. А с другой стороны, действительно, требовалось оповестить инспектора Элрика — в конце концов, это его расследование, ему и решения принимать. А вдруг она что-то рассекретит, напортачит или что-то в этом роде?
Нет, не стоит принимать решения в одиночку.
Парня из кабинета тоже выпускать не следует — ведь, как пить дать, пойдет тут же в кабак или даже не в кабак… в общем, не пройдет и пять минут, как весь городок будет знать о том, что именно он привез к докторше.
— Сидите здесь! — велела она молодому фермеру. Сама же широко распахнула окно — насколько створки позволяли — и выглянула в сад. Результат превзошел все ожидания.
Мари думала, что на лужайке с той стороны дома обязательно играют мальчишки — это было их любимое место для футбола. Может быть, даже Курт и Альберт среди них. Тогда она могла бы послать кого-то поискать инспектора Элрика. И волки сыты, как говорится, и…
Но вместо этого она на лужайке никого не увидела. Зато звук распахнувшейся рамы произвел эффект просто поразительный и в какой-то даже мере непредсказуемый. Раздалось несколько вскриков (приглушенных, но тем не менее) и зашуршали кусты. Как-то очень сильно зашуршали. «Надо было посадить под окном шиповник, — подумал Мари. — А то — сирень, сирень…»
— Стоять! — рявкнула она самым командным голосом, на который была способна.
Шорох тут же остановился. Из кустов поднялись во весь невеликий рост четыре или пять фигурок.
— Тетя доктор, а правда, Михаэля нашли? — робко спросил один из пацанов.
— Подслушивать — нехорошо, — наставительно сказала Мари. — Вот я вас!
Мальчишки не испугались. Что она могла с ними сделать!
Это ей еще Кит говорил: не грози, если не можешь наказать. Но умные мысли — умными мыслями, а стереотипы воспитания — совсем другое дело…
— Так, шантрапа, — Мари перешла на деловой тон, — быстро найдите мне инспектора Элрика и зовите его сюда.
— Значит, нашли? — просиял один из мальчишек.
— Нашли, нашли, только говорить он с вами пока не будет. Во всяком случае, пока не приведете инспектора? Всем все ясно? Тогда брысь!
Едва парни кивнули головами и послушно бросились врассыпную, как Мари услышала за спиной весьма настойчивый стук в дверь кабинета.
Она подбежала к двери — открыть, — но не успела. Дверь уже практически была вынесена мощным плечом. На пороге, тяжело дыша, стояла Мать Михаэля — высокая дородная женщина тридцати с лишним лет.
— Правда, что у вас мой сын? — крикнула она страшным голосом, и лицо ее исказилось. — Правда?!
Мари только и могла, что кивнуть.
Женщина схватилась за сердце и сползла по косяку.
«Достойное продолжение вчерашнего дня», — подумала Мари с некоторой отстраненностью.
К вечеру, когда приехала спешно вызванная бригада медиков из районной больницы (Мари пыталась дозвониться в Столицу, но там, кажется, никто не понял, как это важно, и ее отфутболили в район), выяснилось две очень важные вещи. Во-первых, в моче Михаэля обнаружился аммиак, что, в сочетании с такой реакций, которую мальчик демонстрировал на внешние раздражители, могло означать только одно: его накачали каким-то сильнейшим стероидным препаратом. У Мари, разумеется, не было оборудования, чтобы выловить этот аппарат в крови, и определить, что конкретно за дрянь вкололи мальчику, но сам по себе факт не мог не тревожить. Во-вторых, инспектора Элрика не было. Как сквозь землю провалился.