Жест Лицедея
Шрифт:
— Смотря какое, — кончик мундштука замер у ее приоткрытых губ.
— Не важно какое. Важно где. В постели. В общем, слушай, — я выпустил струйку дыма и рассказал ей, как принял образ римского консула и навести Троцкую в ее салоне. Разумеется, про трах я не сказал ни слова. За то уделил много внимания ложному обещанию дома у храма Клавдия, встрече на лестнице с настоящим консулом и угону его колёсницы с последующим спаиванием римлян.
Я думал это рассмешит «маму», но она слушала меня, затаив дыхание и с явным
А потом сказала:
— Перун Небесный! Какой же ты сумасшедший! Зачем ты так рискуешь?! Ради чего, Саш?! Я тебя не пущу следующий раз одного!
Глава 23. Я — Шоколадный Заяц
Это должно было рано или поздно случится. И случилось утром следующего дня.
С Ирой эту ночь мы снова провели в моей комнате. Долгий ужин и разговоры о Троцких, загадках и тайнах, которые перед нами обозначились, постепенно перенеслись из-за столика на кровать. И там я вспомнил о том, что «мама» задолжала мне исполнение моего желания. Где исполняется желание одно, там обычно вскакивает другое, а потом третье. Уснули поздно. Я ее так душевно измучил, что казалось, графиня даже во сне подрагивает от оргазма.
А утром… Утром я встал поссать, вернулся, и снова лег рядом с Ирой. Ведь еще не было восьми — можно немного поваляться. Не прошло минут пяти, как…
Как в комнату ворвалась Наташа. И это был полный пиз…ец! Вот какой хрен принес ее так рано, так неожиданно и сразу в мою комнату?!
Ирина Львовна даже не сразу врубилась, что произошло. Она как бы лениво приподнялась, на звук открывшейся двери. И когда остатки сна слетели с нее, то слабо вскрикнула, натягивая простыню до подбородка, прикрывая грудь.
Первую минуту Наташа стояла молча, часто дыша, с нескрываемой злостью глядя на нас. Неожиданно, словно с потолка свалился Лаврик: шерсть его тут же стала дыбом, уши торчком.
Моя интуиция с большим опозданием подсказывала, что сейчас что-то произойдет. Я быстро активировал «Щит Ахилла», высунув руку из-под простыни.
— Ненавижу вас! Горите в аду! — вскричала сестренка. Глаза ее, засветились изнутри призрачным, голубым светом, из них потекли слезы. Много, ручейками по щекам.
Наташа задрожала в рыданиях, и на кончиках ее пальцев вспыхнуло рубиновое сияние.
Я хлопком развернул щит, на миг раньше, чем огненный сгусток ударил в кровать. Обезумев от злости, сестренка закричала то ли заклинание, то ли какие-то неведомые мне слова, и пламя из ее рук метнулось на журнальный столик, где еще оставались остатки вчерашнего ужина; переметнулось на книжный шкаф; ударило в кресло.
После чего Наташа, развернулась и вышла, опустив голову, всхлипывая и повторяя:
— Ненавижу! Всех вас ненавижу! Убить вас всех мало!
Лаврик сердито зашипел на меня и засеменил за хозяйкой.
В московском доме моя комната еще ни разу не горела. Прекрасное начало дня! Нет слов!
И я, и Ирина так и лежали еще несколько мгновений, не в силах пошевелиться от потрясения. Пламя с кресла перекинулось на занавес и зацепилось за книжный шкаф.
Я первый избавился от смертельного оцепенения. Вскочил, схватил со столика бутылку с пивом, принялся хлюпать из нее на занавес — он разгорался быстрее всего. Не помогло. Тогда сорвал занавес с гардины, и затушил его уже на полу, накрыв пледом.
Ирина выбежала куда-то, накинув мой халат. То ли за Наташей, то ли за водой. К ее возвращению я с огнем практически справился. Только кресло тлело — его затушили водой из кувшина. Тем же пледом я придушил зачатки пламени на книжной полке.
Потом я и Ирина стояли друг против друга, молча, не глядя в глаза. И это молчание стало таким тяжелым, что даже сердце не шевелилось под этим грузом.
— Ты спал с ней… — наконец произнесла Ира.
Ее интонация мне была непонятна. Это вопрос? Утверждение?
— Да… — не сразу отозвался я.
— Наверное я это заслужила, — она закрыла лицо руками и заплакала.
Ну что мне ей теперь сказать. Рано или поздно это должно было случиться. Оставалось набраться сил, чтобы это принять и как-то с этим жить дальше. Мне хотелось обнять ее, попытаться как-то успокоить. Только, чем успокоить? Где взять подходящие слова?
— Саша, Саша, — она отняла руки от лица и сделала шаг ко мне. Неожиданно, прижалась щекой к моей груди и простонала: — Ты разбил мне сердце? Ты этого просто не можешь понять! Сейчас мне хочется умереть! Лучше бы я сгорела в ее огне, чем теперь всю жизнь сгорать от этого позора!
— Я верну ее, Ир! Обещаю! — я прижал вздрагивающую графиню к себе. — Клянусь, я знаю, где ее искать! Вернусь с нашей Наташей! Я знаю, о чем с ней говорить!
На завтрак мы, конечно, не пошли. Я сам принес кофе на двоих, очень удивив этим наших служанок: Марфа Тимофеевну с ее сестрой.
— Все что было у нас с тобой последние дни, это как наваждение. Точно какой-то сон: то сладкий, то горький. Но вот он кончился, — Ирина Львовна отпила глоток кофе, глядя в окно. — Не представляю, что теперь будет. Конечно, я заслужила наказание. Я очень виновата перед дочерью и перед богами.
— Ты ни в чем не виновата. Да, мы с тобой поддались желаниям. Но если человек желает любви, ласки, удовольствий, то разве это преступление? Здесь нет ни капли твоей вины. Виноват только я, что ты ничего не знала о моих отношениях с Наташей, — последние слова дались мне с большим трудом. Я схватился за сигарету.
— Как же это нехорошо с твоей стороны! Это просто чудовищно! — она снова заплакала. — И я догадывалась об этом! Особенно после ваших последних игр в Анталье с пожаром. Саш, мне хочется умереть!